Черкесов вышел на станции один. Постоял, глядя, как в свете фонаря планируют крупные снежные хлопья. Если бы он два с половиной часа назад сидел в машине, то сейчас не видел бы этих снежных точек, падающих в покое на землю, не знал бы, что смотреть на снег и ощущать себя живым – высшее благо. Он бы так и не понял, что страстно любит жизнь. Да, его бы уже целых два с половиной часа не было на свете! Интересно, что бы он чувствовал в небытии? Наверное, ничего. Мир существовал до него и будет без него. Это невероятно, но он жив. Жив! Осознав этот факт, Черкесов зашагал по проселочной дороге мимо заснеженной лесополосы с одной стороны и огромного поля – с другой к Гороховке – довольно крупной деревне.
Придя к дому на окраине – а с дома отца как раз и начиналась деревня, – Василий Романович огляделся по сторонам, с трудом открыл прогнившую калитку и очутился во дворе. Как ни был потрясен Черкесов, а все же сообразил, что оставит следы на снегу и новый снег может их не засыпать. Следы заинтересуют деревенских, а они суперлюбопытные люди, и Василия Романовича обнаружат. Тогда он обогнул двор вдоль забора и соседской ограды и пробрался к крыльцу, ступая у самого основания дома. На крыльце Черкесов встал на колени, просунул руку в дыру сбоку между досками – там под кирпичом лежал ключ. Правда, ключ никак не хотел открывать проржавевший замок, и Черкесову пришлось изрядно потрудиться. Он даже взмок в своей дубленке-то, прежде чем разбухшая дверь со скрипом отворилась.
Войдя в сени, он заперся на задвижку, которую тоже сдвинул не без усилий. И только после этого, щелкнув зажигалкой и подняв ее над головой, осмотрел сени, словно не знал, куда идти. Неся оба пакета в одной руке, прошел в комнату. Холод стоял в доме зверский, пар валил изо рта. Черкесов поставил пакеты на пол, принялся искать старую керосиновую лампу со стеклянной колбой. Он боялся зажигать электричество, боялся, что его заметят соседи… Теперь он вообще боялся людей.
Лампа оказалась на том же месте, где держал ее отец. Дом не ограбили. Собственно, здесь нечего было взять. Черкесов после похорон отца из дома ничего не увозил – рухлядь ему не нужна. Керосин он нашел в бутылке на той же полке, где стояла лампа. Еле-еле зажег лампу, огонек едва тлел, давал мало света. Все же и этого света было достаточно, чтобы Черкесову стало легче. Поставив лампу на стол, он тяжело опустился на стул и замер. Ни о чем не думал, ничего не хотел, просто смотрел на огонек. И так сидел до тех пор, пока не замерзли ноги.
Черкесов достал из пакета коньяк, открыл его и выпил из бутылки добрую половину, выкурил подряд пять сигарет. После этого подошел к кровати, рухнул на нее, не снимая ни шапки, ни дубленки, ни обуви. Он ощущал дикую, нечеловеческую усталость. То ли она, то ли коньяк подействовали – Черкесов уснул, хотя в его положении людям наверняка не