Савва машинально протягивает Марусе заплечный мешок, в котором Лёнька Серый обыкновенно деньги «куды надо!» носит, с пачками этих самых денег, из кармана потертого сюртучка, который справили ему на малине, достает немного «других» денег, бросает в мешок, с полочки над кроватью свои тетради и альбомы с коллекцией бабочек, отдает девице, лишь бы отстала, и продолжает рисовать.
– А докýменты? – не унимается деловая Маруська. – Сховать надобно докýменты. Без их ноне никуда.
Из-под плюшевой скатерти на столе он вытаскивает пустые бланки удостоверений, уже с печатью, кидает туда же, в мешок, и продолжает свой рисунок, на котором профиль Маруськи в центре горящего солнца уже дорисован, теперь Савва занят другими фигурами чуть в отдалении.
– Пойду я, ВашБлагородь, чо ль?
Савва машет – иди, не мешай!
Маруся исчезает за дверью. Но уловить в наступившей тишине и зафиксировать на бумаге нахлынувшее на него состояние до конца не удается. Теперь уже Лёнька Серый, ворвавшись в комнату, не дает рисовать – допытывается: «пошто это краля с мешком от вышла? не скрала ли чего?».
– Сам отдал! – отмахивается Савва.
Лёнька Серый начинает в голос ржать.
– Облапошили! Ободрали как липку! Обокрали тебя, Художник! Хоть фальшивую деньгу-то крале óтдал?
Савва пожимает плечами.
– Насколько мне помнится, да.
– Несколько ему помнится! – передразнивает его Серый. И ржет пуще прежнего.
Савва не обращает внимания на его хохот, рисует не отрываясь. Рисует пожар его любви, пожар войны, пожар, смешавший в один огненный всполох все его чувства – от отчаяния до невероятного счастья.
Карандаш быстр и резок. Штрих. Штрих. Штрих. Готово. Не добавить, не убавить. Только поднести к тусклой лампе и посмотреть на просвет.
Огонь пылающих губ. Тающие тени всех, расстрелянных на его глазах, от Антипки до Амория и женщины с проседью. И профиль Маруськи в центре.
Единственно возможное завершение цикла.
И в этот ли самый миг или много часов спустя – Савва счет времени потерял – дверь в воровскую малину выбивают.
Пальба. Крики.
– Нашли, легавые! Никак, краля твоя навела!
Честный фраер, выхватывая пистолет из-за иконы с лампадкой в углу, во всю глотку орет:
– Лёнька Серый не по зубам пархатым!
Ногой выбивает заклеенное на зиму окно, кидает Савве старый армяк.
– Тикай, Художник! Ты мне живым нужóн! Тикай! Опосля найду тя!
И выталкивает в выбитое окно почти раздетого Савву, зажавшего в одной руке пойманный армяк, в другой свою картину с губами-солнцем и профилем Маруси в пылающем круге.
В чужой жизни
Даля
Москва. Лет за десять ДО…
Джой… Joy…