– Ты чувствовала себя достаточно хорошо, чтобы прошагать несколько миль по всяким подземным ходам и подвалам под королевским дворцом. Я тебе помог. А теперь ты вдруг слишком устала, чтобы дать мне немного поразвлечься?
Я ничего ему не ответила. В молчаливой враждебности мы дошли до верхнего двора замка. Вот часовня Святой Маргариты, а рядом с нею – живая изгородь, где я рвала цветы боярышника, жимолости и шиповника в ту ночь, когда умерла старая королева. Боярышник – это смерть, вьющаяся жимолость – узы моего обета, а шиповник – грядущая радость. Но что за радость? И когда ее ждать?
Мы миновали все дворы замка и по длинной лестнице спустились обратно в город. К тому времени, когда мы прошли по улице Лонмаркет до Хай-стрит, я была уже вся в испарине. Августовская ночь была теплой и влажной, улица была забита народом, кругом горели и чадили факелы. Мои и без того натянутые нервы резали пронзительные звуки волынок и ребеков[27] и монотонное пение псалмов. Знакомые запахи пота и дыма, пролитого вина и жарящегося мяса сливались в невыносимый омерзительный смрад.
– Александр, – выдавила я из себя. Мне пришлось закричать – или попытаться закричать – чтобы он расслышал. – Меня сейчас стошнит.
– Хорошее же время ты выбрала! – раздраженно крикнул он в ответ. – Хорошо, ладно, мы возвратимся в дом Хантли. Там будет, кому о тебе позаботиться. – Он не добавил: «А потом я вернусь сюда, чтобы все-таки как следует повеселиться», но это было ясно и без слов. – Нам вообще следовало сидеть там, и к черту твой проклятый ларец. Пошли, здесь уже недалеко.
Одной рукой он обнял меня за талию, а другой оттолкнул встречного прохожего. Я крепко зажмурила глаза и усилием воли заставила себя идти дальше. Еще несколько шагов, всего лишь несколько шагов.
– Пропустите! – закричал Александр. – Эта леди нездорова. Пропустите…
Он вдруг замолк, издав какой-то странный звук – то ли крик, то ли громкий выдох. Его рука соскользнула с моей талии, и он качнулся в сторону. Я пошатнулась, открыла глаза и в свете факелов увидела сверкнувшую рукоять кинжала и фонтан блестящей черной жидкости, брызнувший, хлынувший из его горла. Его глаза были открыты, и в них не было ни гнева, ни страха – только потрясение. О святой Ниниан, это кровь, кровь Александра – «кровь на боярышнике, кровь и смерть» – она была горячая, липкая, пахла солью, и ржавчиной, и сырым мясом, и сплошь покрывала мою грудь и плечи и руки. Александр попытался что-то сказать – его губы шевельнулись, но послышался только тихий хрип и еще – бульканье, исходящее из страшного разреза, зияющего на его горле. Потрясение в его глазах исчезло, сменившись мертвой пустотою, и он рухнул на мостовую.
Я попыталась было поддержать его, но он был слишком тяжел. Он увлек меня за собою и придавил к булыжникам, которыми была замощена главная улица. Я попробовала