Взгляд вепря для меня так же притягателен, как пение Сирен для Одиссея. Если я скажу, что знал об опасности, что он подумает?
– Если бы выстрелы не спугнули его, он бы тебя…
– В мифологии древних людей, – скороговоркой перебиваю его, – были особые дети, которых нельзя было ни класть на землю, ни брать на руки. Таких детей спускали на воду.
– Что?!
– На воду.
– Мать твою, Дима, какая вода? – он делает паузу и опускается рядом, устраивая руку мне на спину.
– Я к тому, что у меня плохие отношения с воздушно-ветряной средой.
И к тому, что существуют истории о порченых детях, которых отправляли на смерть.
– Как в сказке «О царе Салтане»…
Нет, Александр Сергеевич пел о другом.
– Царевича вместе с матерью засмолили в бочку и спустили на воду, так? И они оказалась на острове Буян.
– С царевной Лебедь, белочкой и тридцатью тремя богатырями.
– Ты собираешься открыть новое царство, Дима?
Сукин сын, я совсем о другом. Куда он клонит? Игнорирую провокационный вопрос и целую его в ямочку, касаясь носом влажных губ.
– Дима, кто ты, чего ты хочешь? – обращается он ко мне спустя вечность, проведенную в смятении.
– После смерти, – тараторю я, – первый мир, в который попадает душа, это Чигай. Он ближе всего к состоянию просветления. Чем дальше от него, тем сложнее отказаться от земного притяжения и возвратиться в счастливую пустоту. Чем порочнее ты жил, тем больше чертей и демонов набросятся на тебя, чтобы разорвать на части. Если ты не старался поверить в спасение, то велика вероятность того, что оно не придет. Чем меньше осознанных воспоминаний о жизни, тем быстрее и тщательнее тебя переварит безразличный орел.
– Угадывается Тибетская книга мертвых, христианские откровения… Что за орел?
– Кастанеда.
– Ага. Еще ты не хочешь, чтобы твое сознание прервалось по желанию всемогущего Кришны? Или чтобы на Землю прибыли всадники Апокалипсиса? Или чтобы ответ на все вопросы был сорок два[12]? Скажи, чего ты хочешь?
Меня здесь нет, есть только тело, наблюдающее за происходящим со стороны.
– Я хочу, чтобы ты отвез меня домой. У меня болит рука, – указываю на разорванную куртку.
– Это не боль, боль – это твой самообман. Легко быть честным по отношению к другим, когда себя травишь байками. Ты пожираешь меня, но не реагируешь на флирт.
– Ничего не было.
– Ничего не было, или ничего не было в твоей голове?
– Может, я – асексуал, и мне физически неприятен секс, может, мое дело состоит в изучении закоулков разума. Ты же ничего обо мне не знаешь.
– Что за бред, – с этим словами он сжимает мое достоинство. – Дима, хочу тебя обрадовать, ты обладатель отличной потенции и нетрадиционной ориентации.
Отползаю в сторону. Больше драмы – это о мужчинах, бегающих по лесу с автоматами, наполненными голубой