Должна признаться, мне нравилось приходить домой и находить новую газету на журнальном столике в гостиной. Иногда она оставляла мне газеты с записками: «Мнение – полный бред, но нужно читать и такое, чтобы понимать, чего мы хотим избежать».
Я больше не писала, не рассказывала истории, но мне было приятно видеть это «мы», включающее и меня тоже. Я читала все, что она для меня помечала.
На скалодроме отремонтировали несколько стен, и я попробовала пару новых трасс. Поднялась по еще одной – фиолетового уровня, по которой до этого никогда не лазала, – и много гуляла по Фуэнкарралю[8].
Я увидела его в понедельник, когда поехала на вокзал встречать бабушку с дедушкой; они ехали с побережья провести праздники в городе. До Рождества было еще долго, но они каждый год приезжали пораньше, чтобы побыть со мной в мой день рождения. Они никогда не называли причину, но я знала. Поэтому минимум, что я могла для них сделать, – это поехать и встретить, пусть даже и на груде металлолома, принадлежавшей Софии.
И пока она помогала мне загрузить чемоданы и беседовала с бабушкой и дедушкой, я его увидела: подъемный кран невероятных размеров на «Стеклянной башне».
Кажется, мой дедушка сказал, что стройка продлится до января.
С того дня я начала туда ходить. Я ехала до ближайшей станции метро и смотрела на красный подъемный кран, поднимающийся вдоль стеклянного фасада. Двести сорок девять метров, пятьдесят этажей. Самый высокий небоскреб в Испании и третий по высоте в Евросоюзе. Я подумала про себя, сколько красных ступеней было между этажами. Пятнадцать? Двадцать? Сколько ступеней было между землей и верхушкой? Семьсот? Тысяча?
Сколько бы времени ушло на подъем по тысяче ступеней?
Пару воскресений я обедала с родителями, братом и бабушкой с дедушкой и с ними же отпраздновала свое двадцатилетие за пару дней до самого дня рождения.
Все прошло чудесно. Лео был в том возрасте, когда, что бы он ни делал, все казалось очаровательным, все было достойно видео или фотографии. Находиться рядом с ним было так просто. Мне не задавали неудобных вопросов, было лишь несколько, на которые мне было сложно ответить: «Как ты, Элена?», «У тебя все в порядке?», «Солнышко, ты заметила какие-то изменения?».
«Хорошо», «Да», «Нет».
Новых вопросов не последовало. Какое облегчение.
Я чувствовала себя с ними так же, как и до того, как мне исполнилось шестнадцать. Приятное чувство.
У нас были хорошие, близкие отношения; порой немного натянутые – как и во всех семьях, – но здоровые.
После постановки диагноза было невозможно не чувствовать, что меня постоянно оценивают. Было сложно не замечать переживание в глазах моей матери или критику, когда я делала что-то не слишком полезное для здоровья. Со временем я поняла, что этот комок в горле и пустота в желудке рождались по причине того же самого страха, который заставлял ее заключать меня в объятия, которые будто бы могли меня защитить.
Она