– Да.
Старушка помолчала и, вздохнув, сказала:
– Когда-то у меня была прелестная кроличья шубка. Мне подарил ее муж. Но, знаете, когда мы расстались, я ее кому-то отдала: стало неприятно носить вещь, подаренную человеком, которого я разлюбила…
Олеська слушала и замирала. Она никогда не сталкивалась с чем-то подобным. Нелли Артамоновна говорила о поступках, которым не было места в том мире, в котором она жила. Подумать только: шуба! Вещь, на которую копили годами, ради которой могли украсть или убить (если шуба достаточно хороша, то почему бы и не обокрасть кого-то противного вроде Лолки Шараповой?). Обладать шубой – и отдать ее? Разве так можно? Отдать шубу – потому что прошла любовь? Любовь… При мысли о том, что любовь прекраснее шубы, на Олеську опускалось облако истомы, внутренний голос шептал горячо, настойчиво: да, да, да, это то, ради чего стоит жить – получить все сокровища мира, чтобы швырнуть их в лицо, когда перестанешь любить. Она боялась этого голоса: понимала, что он похож на тот, который утаскивал мать в бутылку, голос, идущий со дна, из обители русалок и утопленников. Боялась, но слушала блаженно, плавясь, как сладкая кремовая розочка.
– Хотите посмотреть альбомы с фотографиями сокровищ Эрмитажа, юная леди?
– Да, конечно!
Драгоценные камни прекрасны, но прекраснее вдвойне их делает то, что многие из них обагрены кровью. (Благодаря этой книге Олеська смогла блеснуть на уроке литературы, рассказав, что за смерть Грибоедова персидский султан подарил императору алмаз «Шах». Борисовна была в восторге.) Она любовалась камнями, узорами на срезах, глубиной цвета и линиями огранки, смотрела на чудесные золотые украшения, на матовое и сияющее серебро и представляла, что все это – ее. Потом к этим украшениям прибавлялись изящные, как лебеди, туфли, летящие шелковые платья и мягкие шубки… Снежок снова вспрыгнул к ней на колени.
Олеся спрятала альбом в книжный шкаф и решила посмотреть и другие книги. Хотя художественная литература ее совсем не привлекала, она любила изображать некоторый интерес, чтобы не казаться пустышкой (она знала, что пустышек Нелли Артамоновна терпеть не может). Олеся достала какую-то книгу, чтобы с задумчивым видом пролистать ее, – на пол упала бумажка, видимо, служившая закладкой. Пожелтевший от времени обрывок тетрадного листа.
– Тут что-то написано! Можно прочесть?
– Ах, где мои очки?.. Сейчас… читайте, дорогая, я вам доверяю! Ах, да где же…
Покрыты инеем кусты,
Качну я ветку слева,
И вся в снежинках будешь ты
Стоять, как королева,
И долго будут при луне
Дрожать они, не тая,
Но и без них ты снишься мне,
Хорошая, простая.[3]
– О! – Нелли Артамоновна нашла на столе, под газетами, футляр и достала оттуда очки. – О, это же мой Володя!
– Ваш муж?
Портрет покойного мужа Нелли Артамоновны висел на стене. Трудно было связать образ этого мужчины (высокий лоб с залысинами,