Иногда, проснувшись и открыв глаза, он видел, как из стены, что напротив, выплывала огромная рыба, ее чешуя едва-едва поблескивала в темноте, рыба неслышно проплывала над Владом и исчезала в соседней стене, с ее плавников капала вода, на лоб, на щеки, на руки, лежавшие поверх одеяла, у рыбы были непонятно-страшные глаза, от нее пахло тиной и смертью; иногда выкатывалось огромное горящее колесо, пролетало над его кроватью, обдавая нестерпимым жаром, и Влад боялся, что сейчас загорится одеяло; а иногда и вовсе из стены выходил сантехник дядя Боря в грязно-синей робе, с гаечным ключом в руках и говорил:
– Эт она у тя заржавела прост… ща раскрутим, сменим прокладку и все хыршо бут…
Влад понимал, что он – про ногу.
– Или, мож, сломать все к чертям да наново сварить? Пойду за сварочным аппаратом!
И дядя Боря уходил в другую стену, а Влад ждал, ни жив ни мертв, когда он придет, чтобы сломать его ногу, а потом сварить заново, и представлял уродливые наплывы сварки на белой кости, и разорванное красное мясо, кое-где обугленное жаром, которое надо будет как-то зашить…
Однажды, когда все это рассосалось на пару минут, Влад услышал, как мама говорит по телефону:
– Нет, он еще болеет. А это кто? Полина? Да, передам.
Мама, конечно, не передала, что Полина звонила: забыла. Его друг Андрей Куйнашев тоже говорил, что звонил, но его звонков Влад не запомнил. Когда ему стало легче, Андрей навестил его и рассказал, что в школе за это время ничего интересного не произошло, все так же скучно и уныло (Куйнаш был сам унылый, если честно), только инглиш сейчас никто не ведет: какая-то беда с англичанкой. Приходит Борисовна и дает задание по учебнику, но никто не проверяет, что они там сделали, поэтому можно беситься весь урок.
– Может, только Скворцова и Извозчикова делают. В этой четверти, наверно, и оценок ставить не будут.
Но Влад все равно хотел поскорее прийти в школу: со слов Андрея выходило, что его место рядом с Полиной уже заняла Лола. Надо прийти и выдворить эту наглую жируху. Надо снова сесть рядом с Полиной. Увидеть, как она смеется. Посмотреть на ее веснушки, которые у нее заметны даже зимой.
Когда Влад вернулся, у них уже появилась новая англичанка. Она была… такая, другая. Не как Мария Иммануиловна – маленькая боевая бабуля, которая вела инглиш до этого. Новая англичанка была высокая, с темными густыми волосами и огромными глазами. Такие большущие темные глаза в их классе только у Лолы, но у той они навыкате, как у жабы, а у англичанки глаза другие: в них будто было эхо, как в колодце.
– Ты как, Влад? – спросила Полина.
– Да хорошо.
– Нога болит?
– Нет, нет…
Англичанка так посмотрела на него, что он сразу понял: она знает. У нее был такой взгляд: «Я знаю, Владик, что тебе больно, можешь ничего не говорить», – и от этого стало хорошо. Нельзя говорить о том, что тебе больно: это не по-мужски. Поэтому у женщины должны быть именно такие глаза – чтобы в них было написано: я знаю, что тебе больно.