– Как же… Как же ты спаслась?
– Даже победила. Не знаю, как. Йамараны выручили. – Тшера криво усмехнулась. – А после Астервейг как ни в чём не бывало ждал меня ночью в своей койке. Я была его метрессой. – Она скривилась, будто на язык попала невыносимая кислятина. – Не дождался. Я пошла в трактир. И напилась…
Живыми на окаменевшем лице Виритая сейчас выглядели только глаза, налившиеся ледяной яростью.
– Заставлял? – хрипло переспросил наёмник.
– О нет, такие, как Астервейг, не заставляют. Такие, как Астервейг, берут не силой, а коварными уловками и авторитетом. Силе-то отпор дать проще.
Виритай скомкал окровавленный платок и сжал его так, что костяшки побелели, долго молчал, глядя то ли на Тшеру, то ли сквозь неё, она на него не смотрела.
«Вот только жалеть меня не смей».
Потом вздохнул – очень глубоко, словно утишая, выветривая вскипевшую в нём ярость, и бросил скомканный платок на стойку, достал из поясной сумки вышитый чехол, разложил перед собой курительную трубку с длинным мундштуком и прилагающиеся к ней причиндалы. Набив её листом тэмеки, раскурил и протянул Тшере.
– Это мозги не свернёт, как брага, наоборот – прочистит. Я при тебе набивал и сам раскуривал, не отравлю.
…В трактире царил тёплый полумрак, к закоптелому потолку поднимались сизые клубы трубочного дыма, а затянутый несколько месяцев назад где-то под солнечным сплетением тугой узел из жил и нервов, злости и тоски расплетался самыми простыми словами, и добрым участием, и одной трубкой на двоих.
«Курить одну трубку на двоих – всё равно что целоваться».
Они говорили ни о чём и обо всём на свете, смеялись и делились печалью, подшучивали и понимали друг друга, словно росли вместе, хотя виделись впервые и Виритай был лет на десять старше Тшеры.
«И на пятьдесят – добрее».
У Виритая семь лет назад от красной хвори умерла молодая жена с младенцем, он едва не спился, а потом продал дом, уехал подальше от воспоминаний и с тех пор наёмничает – сопровождает торговые обозы. Ни друзей, ни своего угла – только меч, трубка да бусина в бороде – подарок жены.
И у Тшеры родни не осталось. Несмотря на то, что в учение будущих Вассалов брали в возрасте десяти лет и Чёрное Братство заменяло им семью, безродную девчонку-выскочку Вассалы в свои ряды так до конца и не приняли, а лишь терпели; кто-то даже остерегался и уважал за очевидные успехи, но не более. Она утешала себя мыслью, что это правильно: Вассалам привязанности запрещены. А потом её, шестнадцатилетнюю, заметил Астервейг…
– Ты прости меня, птичка, – вновь повинился Виритай, – мне люто совестно за себя пьяного. Не знаю, что нашло…
Тшера чуть склонилась к нему со своего табурета и погладила по щеке. Борода его, перехваченная на самом кончике резной деревянной бусиной, на вид казалась ей жёсткой, но была шелковисто-мягкой и очень густой.