Вернувшись в нашу с Домом комнату, сажусь на кровать. Доминик вновь пытается получить доступ к мобильным телефонам охранников, но безуспешно. Я не могу избавиться от навязчивой привычки разглядывать его. То есть, как я могла не заметить? Ладно, дело не в моей невнимательности. Кроме высокого роста, внушительных мышц и рельефных черт лица он ничем похож на… них. У Доминика глаза темно-карие, у Росса – серые, у Ника – серо-голубые. Пусть блондин из них только Николас, но и у Росса не настолько темные волосы, как у Дома.
– Вы же совсем не похожи, – вслух заключаю я.
Дом поворачивается ко мне, и его лицо расслабляется, глаза наполняются теплом, а на губах появляется моя любимая полуулыбка. Сейчас мне невыносимо смотреть на нее: я вижу лишь разрушение моей новой жизни. Она растворилась на моих глазах, словно мираж в пустыне. Пусть Доминик искренен, но мне все равно больно. В разрушении нашей жизни виновата и я. Не стоило позволять Лесли приезжать. Я и подумать не могла, что за ней до сих пор могли следить.
– Ты не видела Гидеона, да? – усмехнувшись, спрашивает он и наконец-то откладывает свой компьютер. Уже ночь, а последние сутки, пока я вела машину, он только и делал, что пытался хакнуть Росса. – Мы с ним похожи на маму, насколько я могу судить. Я плохо ее помню, а отец убрал почти все ее фотографии из дома после ее смерти. Росс хранил одну и подарил мне.
Доминик достает из кармана бумажник, порывшись в нем, берет небольшой снимок и протягивает мне. Фотография потертая, но ни один залом на плотной бумаге не мешает увидеть красоту женщины, запечатленной на нем. Те самые черные волосы и карие глаза. Но самое прекрасное в ней – улыбка. Она не простая, сделанная для красивой фотографии. Мария – вроде ее звали так – излучает настоящую магию. Ее руки лежат на полном животе. Перевернув фотографию, вижу подпись:
«Мама и Доминик».
Почерк слишком знакомый, и мне даже не надо спрашивать, кто снимал. Мое сердце болит за Марию. Теперь я точно понимаю, что она была последним в мире человеком, который мог заслужить подобную смерть.
– Она прекрасна, – шепчу я и отдаю фотографию Дому. – А насчет Гидеона, нет. Он не приезжал, когда я жила в поместье. Я… общалась только с… ними.
Доминик внимательно смотрит на меня, словно думая о чем-то.
– Наверное, я сейчас обрушу на тебя еще одну бомбу, – неуверенно произносит он и садится рядом. Его рука находит мою ладонь, и Доминик крепко стискивает мои пальцы. – Но я еще кое-что не сказал тебе, хотя ты, может быть, и знаешь.
Напрягшись, сжимаю его руку и отвечаю:
– Говори. Мне не хочется думать, что ты еще что-то скрываешь от меня.
– So chi è il padre di Marcella (перевод: «Я знаю, кто отец Марселлы»), – вдруг на итальянском говорит Дом. Он зажмуривается, словно и ему этот разговор не нравится. –