Потому что мне больше не надо будет рассказывать это все каждому по отдельности. А это очень трудно. К тому же я вконец запутался. Запутался от того, кому и что я уже говорил, а кому еще нет. И я просто счастлив, что у меня появилась возможность рассказать вам всем все и сразу.
Прошу простить меня за то, что я буду столь многословен. Но в двух словах я изъясняться никогда не умел. И это моя чуть ли не основная проблема. Я знаю. Но я очень надеюсь, что вы успеете понять меня прежде, чем я покажусь вам занудой.
Речь моя будет путана, нестройна и непоследовательна. Но я не специально. Правда! Просто, после того случая, несколько клеток моего головного мозга погибли. И я не знаю, какая это была его часть. Может быть, это как раз те самые несколько клеточек, которых мне и не хватает для того, чтобы правильно строить предложения и ясно формулировать свои мысли таким образом, чтобы меня понимали…
– Стоп. Стоп… Стоп! Это что за театр вы нам тут устроили? – главврач остановит мою речь, ударом по столу и с какой-то лютой ненавистью и беспощадным презрением посмотрит на моего лечащего. На Надежду Александровну. На милую, красивую и умную женщину лет сорока пяти.
– Не надо на нее так смотреть! – прямо, отчетливо и уверенно скажу ему я. Чтобы он запомнил мои слова на всю свою жизнь и никогда-никогда больше так не делал.
Да нет, конечно. Ничего такого сейчас не произойдет. Ведь я не умею так быстро реагировать. До меня вообще все доходит, как до жирафа. В лучшем случае к вечеру. Или завтра. К утру. Но будет уже поздно. Как это обычно и бывает в моем случае. Время безнадежно упущено, ситуация абсолютно непоправима, бессмысленно даже думать об этом.
– Вы должны дослушать его до конца, – спокойно скажет Надежда Александровна и с какой-то искренней надеждой будет смотреть на меня. И в глазах ее будет: «Я в тебя верю, Олег. Продолжай!»
– Я никому ничего не должен, – уверенно и радикально резанет главврач, мечтавший когда-то стать хирургом, поднявшись из-за сдвинутых вряд четырех столов, за которыми сидят Надежда Александровна и еще несколько малознакомых мне человек в белых халатах. Их апатичные лица обрадует мысль о неожиданном завершении мероприятия.
– Я не намерен слушать этот бред! – главврач повернется к Надежде Александровне и грозно нависнет над ней, неуважительно тыча пальцем в мою сторону:
– И впредь, Надежда Александровна, прежде чем собирать консилиум, у меня будет к вам одна маленькая просьба…
Он что-то скажет ей на ухо и выйдет из этого самого светлого помещения московской психиатрической больницы. А за ним тотчас устремятся, как крысы за Нильсом под дудочку, и все остальные. Кроме Надежды Александровны, конечно.
Некоторое время ее голова будет в таком же положении, как в тот момент, когда ей в ухо что-то шептал главврач. Потом она поправит свои длинные темно-русые волосы рукой, посмотрит на меня и неслышно спросит: «Зачем же, Олег?»
– Доказывать всем, что ты не дурак, может только дурак, – скажет она вслух.
– Я просто не хочу наружу, – предельно честно скажу ей я, хоть и заготовленную. давно фразу.
– Я же тебе говорила, Олег, – скажет она грустно. – Попасть к нам легко, а вот выбраться…
Она не станет договаривать, а просто еще раз неодобрительно вздохнет: «Ну, зачем же, Олег?»
Затем она улыбнется, накроет своей ладонью мою, тихонечко сожмет пару раз и скажет тем голосом, которым говорит только со мной (иначе ее за такие интонации давно бы отсюда уволили):
– Олег, ты же отлично знаешь, что с врачами шутить нельзя… Как и с представителями органов правопорядка. Ни те, ни другие – шуток не понимают…
Временами я вот таким вот образом тренирую свою речь. Чтобы научиться всегда говорить по делу. Я хочу четко и лаконично выражать свои мысли, чтобы все в моих словах было ясно и понятно, а главное – своевременно. Я часто разыгрываю у себя в мозгу подобные сцены и диалоги, чтобы ко всему и всегда быть готовым. Но как бы досконально я не прорабатывал у себя в мозгу все возможные варианты развития событий, в реальности все всегда получалось не так, как я мог бы себе вообразить.
Моя мечта научиться говорить так, чтобы вы меня понимали. Простите меня, но я не знаю, как и что мне для этого надо сделать.
И как же это смешно и нелепо, что я говорю тебе – «вы».
– 1 –
Первого марта тысяча девятьсот девяносто пятого года убили Владислава Николаевича Листьева. В комнате родителей, на темном экране цветного телевизора «Березка Ц-208», по каналу «ОРТ» показывали его фотографию с черной ленточкой на углу. За кадром молчали и говорили про него, про нас и про то, что теперь будет с нашей развалившейся на части страной. Мои родители в полной тишине сидели перед телевизором и были в ужасе. А мне сорок шесть дней назад исполнилось шестнадцать лет. Я был в нашей прихожей и говорил по стационарному дисковому телефону со своим другом Колей об игре в кораблики, которую мы сегодня не закончили и намеревались продолжить завтра.
Через приоткрытую