– Тише… я же сказал тебе не кричать… где он? На улице?
– Нет, в доме… по стеклу постучал… – готовый уже расплакаться, я покраснел – у меня было так тесно в груди, что я едва мог дышать.
– Ах, в доме, говоришь? Ну тогда ничего! – на лице Мишки появился характерный прищур; какие только эмоциональные оттенки не были перемешаны в этом прищуре, который и до и после мне доводилось видеть еще сотни раз! – озорная насмешка, даже издевка и грусть, оперный трагизм; шутовская мина – в особенности возле растянутых губ – и «маска драмы» (как в той серии «Полночной жары» – «Midnight heat» – когда главному герою, сыщику Стиву Слейту, расследующему убийство в «Тропическом театре», приходится перевоплотиться в арлекина, чтобы разгадать, как именно было совершено преступление, – кто это сделал, сыщик уже знает, однако у его подозреваемого пока что стопроцентное алиби) – «маска драмы» у бровей, изогнутых молниеносным напряжением…
– Значит, он нас боится… боитца… хе-хе…
Сколько бы я не был расстроен, а все равно не сумел сдержать улыбки, хотя на сей раз и вымученной; еще бы, вчера я втихую запустил булыжником по соседскому дому и не думал, что меня могут уличить – но не тут-то было!
– Боится?.. Ерунда, не может этого быть!
– Ну тогда, раз он в доме, значит, покойника оживляет! Снова… Он так соскучился по своему моргу, что решил устроить его у себя дома. А что там с его головой, а? Ты видел лысину Лукаева? Она у него вся исцарапана. И знаешь, почему? Он когда вставал вверх ногами… ну из-за того, что приезжал на лифте не на тот этаж в своем доме-то в Москве – вот тогда и исцарапал.
Тут я уже, разумеется, не имел никаких сил совладать с собой и взвизгнул от хохота. У меня даже слезы потекли по щекам.
– Исцара-а-апал… исцара-а-апал… – все повторял Мишка нараспев.
– Ну что, ты собираешься? – осведомился у него вдруг не пойми откуда взявшийся дядя Вадик.
Смех у меня моментально иссяк; я снова чувствовал испуг и настороженность.
Как всегда дядя Вадик делал вид, что меня будто бы вообще не существует, – обращался он исключительно к своему любимому сыну, которым очень гордился; мне, впрочем, было все равно, только бы побыстрей дядя снова скрылся из виду и у него не возникла бы потребность, больно потрепав меня за ухо, выместить какую-нибудь свою досаду.
– Да, сегодня последний день.
– Ага, так все уже готово?
– Почти. Осталось пару досточек прибить.
– А покрышка пригодилась?
– Да, я ее на один из столбов привесил и сверху доской забил.
– Надо бы поглядеть, что у вас там делается.
– Ого, ты будешь изумлен, когда увидишь, что мы с Максом смастерили! Целый дом!
– Дерзай…
– Эта «верхотура» будет символом всего поселка! – от предвкушения Мишка воздел руки к потолку, – хе-хе!.. Приходи вечером посмотреть. Придешь, обещаешь?
– Приду, приду. Если занят не буду. А если буду – тоже приду, – дядя Вадик подмигнул.
– Только еще надо не забыть номер к ней присобачить.