Задавая следующий вопрос, я не нашла в себе смелости взглянуть на нее, потому что знала, что легко прочту ответ по ее глазам. Вместо этого я уставилась на свое отражение в мутной воде – уродливое и грязное, прямо как я.
– Стражи нашли что-нибудь в непроглядной тьме? – спросила я.
Каждый день перед ее ответом наступало мгновение тихого ожидания, когда я затаивала дыхание, позволяя себе надеяться. Иногда я останавливала время и цеплялась за этот миг еще немного, мечтая, что, может быть, сегодня – именно тот день.
– Нет, Ваше Величество, – произнесла Тиё. В этот момент в ее голосе обычно появлялась мягкость. – Может быть, завтра.
– Да, – отозвалась я, так сильно ерзая в ванне, что отражение рябило и ломалось, – может быть.
Она снова поклонилась и поспешно вышла. Я взглянула на свое кольцо на столике и погрузилась под воду.
Я закрыла глаза, и на меня обрушилась волна свежих душ, тепло закружилось в моей крови, обжигая меня всю, от сердца до кончиков пальцев. Я всегда чувствовала, когда мои шинигами приносили свежие души. Перед закрытыми глазами проносились тысячи имен, под веками вспыхивали кроваво-красные кандзи[3]. Боль в костях немного утихла, ко мне вернулось тепло. С каждой новой душой я все меньше чувствовала себя самозванкой, которую совсем недавно протащили сквозь влажную землю и у которой болел переполненный сердцами желудок, и чуть больше – настоящей богиней.
Я вышла из ванной и направилась в свою комнату, где уже ждали слуги с чистой одеждой.
Когда я впервые села на трон, меня пытались обрядить в такие тяжелые, двенадцатислойные одежды, что я едва могла стоять.
– Императорский дзюни-хитоэ – подобающая одежда для богини, – сказала тогда Тиё.
Но я не чувствовала себя богиней ни тогда, ни сейчас. Я была просто жалкой девчонкой, чей гнев погубил сначала ее брата, а потом и жениха, и ее утешением за это стала одинокая вечность во тьме. Я не заслуживала трона и не желала его. Но это был единственный способ остаться в Ёми, на границе непроглядной тьмы, – и дальше следовало либо дождаться, пока стражи приведут Нивена обратно, либо набраться достаточно сил, чтобы сломать стену и отправиться за ним самой. А до тех пор мне придется играть эту роль.
– Я хочу простое черное кимоно, – сказала я тогда Тиё. – Меня не интересует красота – мне нужна свобода движений.
– Ваше Величество, – отозвалась Тиё, и ее лицо исказилось, – черный – это чересчур траурно для богини.
– И что с того? – Я сбросила последние пурпурные одежды на землю и осталась в нижнем белье. – Мой брат исчез, моя мать умерла, я вонзила церемониальный кинжал в сердце своего жениха. Так что я имею право носить траур, если захочу.
Тиё ничего не ответила, лишь низко поклонилась, чтобы скрыть выражение своего лица, а на следующий день пополнила мой гардероб такими же темными кимоно, как бескрайнее небо Ёми, и с тех пор я носила только их.
Слуги