О подобном заведении упоминалось где-то у Войновича. Там были вывеска и парк. И озеро с гусями. Я вспомнил, что писатель живёт в Мюнхене. Даже огляделся повнимательней, а вдруг…
– Grüß Gott, – сказали над плечом.
Войнович стоял рядом. В тужурке с логотипом, в сине-белом фартуке. То есть это был официант, но здорово похож. Коренаст, богатая седая шевелюра, диссидентский прищур. Я не удивился.
– Недавно в городе? – уверенно спросил он.
– Первый день.
– Нравится?
– О-о-о… – я качнул головой.
– Пива? – ещё твёрже сказал он.
– Безусловно.
Он распахнул меню. Читать не имело смысла. Цены смотрелись почти вменяемо.
– Хм… – помедлил я, – а какое пиво самое лучшее?
Войнович поднял бровь.
– Löwenbräu, конечно. Ты в Баварии, дружок.
Я совершил долгий заныр в кружку. Уф… Повторил. Затянулся первой в этот день сигаретой… И поймал ощущение небытия. Паузы. И понял, что никуда отсюда не уеду.
Тот же город шесть месяцев спустя. Ночь, слегка разбавленная утром. Девушка мечты пошевелилась рядом тёпленько. Пробормотала нечто вроде: «Ты не спишь? Я тоже попытаюсь…» И поуютней завернулась в одеяло. Сейчас она проснётся, я скажу: «Останемся?» И она вдруг согласится, что тогда? Закончатся каникулы, появятся студенты. Левого человека в общежитии вычислят на раз. Значит – снимаем жильё. Значит – деньги. Стипендии не хватит, интернатура – побоку. Немедленный поиск работы, не когда-нибудь – сегодня. Заждались нас там, ага.
Страшно рисковать. Страшно оставлять любое барахло – в шкафу ли, в голове. Стать никем. Пройти сквозь нищету, забить на диссертацию и степень. Но – с любимой женщиной и городом – вместе, сразу – мало? Стать нотой, жестом, частью этого манерного, замедленного праздника. Или заткнуть уши, отвернуться… вернуться. За верный угол ровного тепла… Ну так плати, засранец.
А если она скажет «нет»? У меня тоже диссертация. И мама нездорова, и вообще. Нельзя так – в омут головой. Без визы, нелегально, как мыши в подполье. Без нормальной работы, медстраховки… пять лет, десять, сколько? Нет, защитимся и уедем по-людски. Это будет правильно. Только мир непредсказуем, а жизнь полосата. Ну как через год закроют дверцу? Запретят сюда, не выпустят оттуда. А сейчас мы уже здесь, вместе – уникальный шанс. Возвращение эстетически ущербно, неприемлемо. Это как лечь в несвежую постель. Вернуться и до конца дней терзать себя: ведь было же, было. Вот оно, в руках…
Утро поменяло розоватый цвет на бледно-фиолетовый. Погасла утомлённая реклама гастронома «Tengelmann». Автобус пересёк квадрат окна. Холодно… Я вдруг осознал, что