– Предательница! Самка похотливая! – прошептала я, делая глубокую затяжку. – Вчера своему Геннадичке новую куртку купила, чтобы не мёрз в ментовской машине, а дочери туфли купить не может.
– Походишь и в моих, – заявила мама, засовывая комки бумаги в носок пошарпанной лодочки. – У меня в твоём возрасте вообще ничего не было, всё за сестрой донашивала.
– И, по-твоему, это нормально? – усмехнулась я.
– Нормально, – ответила мать с силой захлопнув дверцу шкафа. – Папе куртка важнее, он наш кормилец, а ты …
– А я вам мешаю наслаждаться друг другом, – продолжила я и скрылась в своей комнате.
Дура! Неужели она думает, что если называть чужого мужика моим отцом, то и я, рано или поздно, в это поверю? Не дождётся! Никогда не дождётся! Да лучше я себе язык отрежу, чем назову этого говнюка папой!
Сентябрь золотил верхушки деревьев, солнце дарило своё прощальное тепло. Школьный шум постепенно стихал, ученики расходились по домам. А мне придётся сидеть здесь до вечера, пока мама не вернётся домой с работы.
От одной только мысли, что я окажусь в квартире наедине с отчимом, меня передёрнуло от отвращения и страха. Хватит, одного раза мне вполне достаточно! Я не дура, чтобы на одни и те же грабли дважды наступать. Ничего, от голода не сдохну, голод можно и перетерпеть, а вот липкие волосатые руки отчима на своём теле, я больше не перенесу. Уж лучше сразу в петлю. Да и еда, с появлением Геннадички стала уже не той, что прежде. Если раньше мама пекла блинчики, жарила курицу или золотистую картошечку на старой, чугунной сковороде, то с появлением миленького и родненького, мы перешли на каши. То у Геннадички болел желудок, то обострился геморрой, то воспалился зуб.
– Ты будешь лопать котлеты, а папа кашей давиться? – спрашивала мать, насупив брови и прикусывая нижнюю губу. – Господи, Роза, какая же ты эгоистка!
И я, чудесным образом, действительно, начинала считать себя эгоисткой. Вот только, моему растущему организму было плевать на вопросы морали, он требовал мяса, овощей, фруктов и сладкого, которое в нашем доме исчезло. Ведь Геннадичка считал сахар белой смертью.
Уборщица, ворча на маленьких поганцев, уже звенела ведром и шлёпала мокрой тряпкой по полу, по лестнице цокали чьи-то каблуки.
– Курить вредно, – услышала я за спиной, и почувствовала, как щёки густо заливаются румянцем, а сердце начинает биться быстрее и быстрее.
Стою, разглядывая зелёную стену, не зная, что сказать, как продолжить разговор. Ведь не получив ответа, Никита уйдёт, как пить дать, уйдёт. Однако, в голове не было ни одной здравой мысли. Ну не о домашке же по алгебре с ним разговаривать, в самом-то деле?
– Ты чего домой не идёшь? – Никита положил ладонь мне на плечо, горячую, широкую, и меня словно разрядом тока ударило. Замерла, затаила дыхание, чтобы не разрушить, не спугнуть. Захотелось впитать кожей прикосновение