«Отнюдь. Это значило бы, что и я спятил».
«Но всё-таки. Кто здесь настоящий, кто из нас существует на самом деле?»
Вместо ответа (а что он мог ответить?) незваный гость хмыкнул, покачал головой. Всё это с таким видом, точно он говорит с несмышлёнышем.
Я решил набраться терпения, объяснил, что мне трудно вести беседу с человеком, который считает, что он – это я. По чисто грамматическим причинам: какое местоимение надо употребить?
«Ego sum Imperator Romanus et supra grammaticos!»[2]
Я пожал плечами.
«Говоришь, банальный сюжет… Забудь о литературе. Не я у тебя в гостях, а это ты, можно сказать, явился ко мне на поклон. Я – подлинник, а ты всего лишь дурная копия».
«Вот что, – сказал я. – Убирайся».
Он молчит.
«Убирайся, – повторил я, – нам не о чем говорить. Да и час уже поздний».
«Ты всё равно не спишь. Или?»
«Что – или?»
«Или думаешь, что я тебе приснился. Как бы не так! Да ты должен меня благодарить, гордиться должен, что существует нечто высшее, чем ты, и в то же время часть тебя самого… Радоваться, чёрт подери, что я здесь!».
«Никто вас не звал!»
«А вот это ты уже напрасно».
«Позвольте спросить: чем это вы лучше меня?»
Произнеся это, вернее, прошипев, я внезапно почувствовал головокружение, у меня это иногда бывает, – схватился за что-то, но тотчас овладел собой. Всё прояснилось. Я сидел в кресле за моим столом. Я – это был я. А он стоял, нахохлившись, посреди комнаты, неряшливый, в старом халате, в полуистлевших шлёпанцах.
«Так, – сказал я. – На чём же мы остановились…»
Я листал его бездарную писанину.
«Чем я лучше, – повторил я. Наш странный разговор продолжался. – Да хотя бы тем, что у меня нормально работает желудок… Что, между прочим, при нашем сидячем образе жизни имеет немаловажное значение. Физиология, друг мой, великая вещь! Одно дело – вымученная проза, когда третий день нет стула, и совсем другое, если вовремя опорожнился. Прими слабительное».
«Уже принимал. Никакого результата… Послушайте, – сказал он, снова сбиваясь на вы, – ведь это уже совсем нехорошо».
«Что нехорошо?»
«Какое-то раздвоение личности. Это уже пахнет психиатрией».
Я не стал возражать, – зачем?.. А, чёрт… (Шорох в магнитофоне.) Ничего, сейчас справлюсь.
(Пауза, пустая плёнка.)
«…отклонились от темы. Посмотри, как ты живёшь. Ты опустился, кругом грязь. Кто-нибудь убирает твою берлогу?»
«Приходит одна».
«Небось, спишь с ней… Гони её в шею».
Помолчали немного; я рассеянно перебрал листки. Читать я всё это не собирался, о прозе можно судить по одному абзацу. Хотел было объяснить ему в двух словах, что такое настоящая проза, но зачем? Парень неисцелимо бездарен.
Усевшись поудобнее, я продолжал:
«Вот что я тебе скажу, братец. Ты называешь это преданностью искусству».
«Что называю?» – спросил он.
«Твой