– Ерунда, – отмахнулся я. – Всего три рейса.
Утро стояло солнечное, но впервые жара чуть-чуть спала. После нескольких дней, проведенных в постели, я еще не совсем уверенно чувствовал себя на шаткой палубе и жадно поглощал ароматы и краски, свет и тени, ветер, отблески и звуки: жизнь начиналась сначала. Девушка была в розовом платье, том самом, в котором я увидел ее в первый, такой далекий день, и от этого мне почему-то казалось, будто наше знакомство начинается заново, будто мы больше не будем раздражать друг друга, и она станет не такой замкнутой, как прежде.
Я прекратил игру в прятки с самим собой и, стараясь по мере сил сохранить хладнокровие, констатировал, что влюблен самым банальным образом и что нелепость и безнадежность этого чувства ни в малейшей степени не меняют положения.
Не помню, говорил я об этом или нет, но я человек науки, более склонный следовать голосу разума, нежели капризам прихотливой страсти. Я отнюдь не стараюсь представить себя аскетом, просто мои отношения с женщинами до тех пор не выходили за рамки здравого смысла, они возникали на основе взаимной симпатии, протекали спокойно и так же спокойно приходили к развязке. А сейчас все было совершенно иначе. В чем же дело? Может быть, в сером и трезвом свете все выглядит иначе? Или я здесь лишен крепкой опоры, которую дают привычная среда, по минутам расписанные будни? Там – школа, библиотека, собрания, кафе; здесь – странный, неустойчивый мир, в котором все встает на дыбы, подобно судовой палубе у меня под ногами. А вдруг мне выпало несчастье встретить ту единственную, которая существует для каждого из нас где-то в мире, но с которой наши пути-дороги пересекаются далеко не всегда?
«Да вы прямо-таки изжарились, – сказал мне гостиничный врач. – Только сердце вас и спасло – скажите спасибо, что у вас такое здоровое сердце».
Я же чувствовал, что именно сердце у меня никуда не годится. Температура, невозможность вздохнуть полной грудью – это еще полбеды. Другая лихорадка меня трясла, другая хворь душила: при мысли о том, что в трехстах метрах отсюда пароходик везет мою незнакомку, а меня нет на пристани, и она может подумать, будто я уехал, и тоже затеряется, исчезнет, ведь мир велик и я буду напрасно разыскивать ее, но разыскать никогда не смогу, и это будет конец всему, ибо каким же смыслом наполнить свои дни без надменной, несносной, невозможной и милой моей девушки, принесшей мне столько боли и муки?
В раскаленном хаосе, царившем у меня в голове, возникла и упрочилась в те дни иллюзорная уверенность, будто девушка испытывает ко мне симпатию и надо только не упустить ее, не дать ей глупо затеряться, а все остальное приложится. Потом, в последние два дня, когда температура упала и врач насильно держал меня в постели, я убивал время, взвешивая все за и против, и поскольку в моем мозгу, пощаженном горячкой, постепенно воцарялась ясность, мне пришлось признать, что «против» набирался целый ворох, а «за», по совести, не было никаких, а если и были,