– Да я сбегать не собирался. Открыл глаза, а тут солнышко светит, птички поют. Ну я повернуться хотел, да не удержался, с подоконника на дорожку и слетел…
– Сам слетел? – строго перебил участковый. – Или помог кто?
– Что?
– Пособники побега были?
– Какие пособники? Я же говорю, бока после печки затекли, подвинуться захотел, да и упал на дорожку, покатился…
– Погоди, не так быстро. Записывать не успеваю.
В наступившей тишине хмыкнула бабка.
– Мы тут, значит, голодовали, муку последнюю на него извели, а он покатился…
– Так, дальше, – поднял глаза участковый.
– Ну вот, – заикаясь, продолжил Колька. – Покатился я по дорожке, а тут заяц навстречу. Губы раззявил, зубами сверкнул. Как сейчас помню. Ну, думаю, конец мне настал, сожрет. А разогнался я хорошо, возможно потому и увернулся. Так он еще метров сто за мной бежал, пока одышка не одолела.
– Вот косая сволочина! – не сдержался дед.
– М-да, – нахмурился Пишкин. – Неплохо бы зайца еще разок допросить, только кто знает, где его теперь леший носит, – сказал участковый и погрузился в писанину, старательно выводя букву за буквой.
– А заяц, он что? – с недоверием спросил Колька. – Разговаривать может?
– Иной раз случается, – усмехнулся дед. – Его как на слова пробьет, так он из лесу выходит. В первый раз, когда еще никто не знал, как-то вечерком выскочил да бухгалтера на хер послал. Тот как был в костюме с галстуком, так в лужу и сел. С тех пор галстук не носит. А главное – тверёзый был бухгалтер, был бы датый, решили бы что белочку словил. Но фельшер все равно его под наблюдение взял. – Дед значимо постучал пальцем в висок. – Долго наблюдал, пока заяц сам к фельшеру выскочил да настойки боярышника спросил, мол ревматизм лечить.
Дед сделал паузу, глядя на отвисшую челюсть Кольки.
– А тут, по осени, зайца так прошибло, что на площади под Ильичем проповедовать начал. Спер со стола в правлении красного сукна, обмотался, да стал склонять народ к буддизму.
– Склонил кого-нибудь? – серьезно спросил Колька.
Дед прокашлялся, давясь смехом.
– Дак его тогда одна Агафья слушать осталась, вот он ей, дуре старой, краденую статуйку и продал (дед кивнул на полочку с Буддой), а сам купил водки, нажрался и полгода его не видели.
Бабка погрозила кулаком, а Колька спросил:
– Бабуль, а зачем тебе Будда, ты ж вроде как другой веры…
– Да по мне, что буда, что муда. А мужичок интересный. Ненашенский весь какой-то. И коленки гляди как растопырил: одна туды, другая сюды. У меня так не вышло.
– Чего ж не вышло то? Ой, уморила, – заливался дед во весь беззубый рот. – Одной ногой вышло. Ты вспомни, как мы с Нюркой тебя потом два часа разгибали. Орала, как резаная.
– А ты, старый, сам вспомни…
– Так, – закончив писать, прервал веселье Пишкин. – Продолжаем допрос. Значит, заяц на твою жизнь покушался? Так?
– Ну да. Покушался. А потом еще волк и медведь тоже.
– Ты гляди-ка, вся тройка