– А ты как вообще, не думал уйти отсюда? – спросил я Лёху.
– Да нет. Куда мне идти-то теперь? В общагу далеко, меня десять раз сожрут, пока доберусь. А больше куда?
– Слушай, а ещё скажи: кто-то знает про эту историю, кроме тебя?
– Какую?
– Которую ты только что рассказал. Про типов этих, про то, как их полицейский выгнал – про всё вообще.
– А-а. Нет, ну про самих-то типов конечно все знают: они ж средь бела дня приходили и, по-моему, со всеми плюс-минус пообщаться успели, пока свои игры шпионские вели тут. А про то, что их мент выгнал жёстко, и про то, за что он их выгнал – нет вроде, про это только мы с Тохой более-менее в курсе. Да и я-то всего не знаю: за что их выставили, например. А мент сам ничего не рассказывал.
– А ты спрашивал?
– Нет, – Лёха пожал плечами и посмотрел на меня сначала растерянно и непонимающе, а потом – вопросительно.
– Я это к чему всё, – ответил я на его немой вопрос, – Надо всё это разузнать. А то неспокойно как-то.
Так я и получил всё, чего хотел, когда впервые заявил Ангелине с Аркадием о том, что пойду в Радугу с ними. Движухи мне хотелось. Чувствовать себя в потоке. Узнать о том, что происходит на улицах не из интернета, а самому, вживую. Узнал. И хотя сейчас всё уже позади, от этого почему-то не легче. Лучше б ничего вообще не было: ни позади, ни впереди – нигде. Ну да ладно. В любом случае, к рассказу обо всём, что было после, придётся вернуться завтра: сегодня уже стемнело, а выворачивать глаза наизнанку, пытаясь написать что-то при тусклом свете свечи, как делали всякие романисты, поэты и мыслители палеозойской эры, желания нет. Зрение берегу вот, как предки завещали! За компьютером не сижу, по ночам в тиши не пишу стихи, сплю много. Зрение на том свете – ох, какая полезная штука, поэтому никаких свечей и никаких дневников в полумраке! Н-да. Наверное, в глубине души я всё ещё на что-то надеюсь, полагая, что всё это – все оставшиеся несколько дней или максимум недель – ещё не