Да. Одевайся, поезжай… уж время…
Стой, – помешай в камине…
Э л л а
Угли, угли,
румяные сердечки… Чур – гореть!
(Смотрится в зеркало.)
Я хорошо причесана? А платье
надену газовое, золотое.
Так я пойду…
(Пошла, остановилась.)
…Ах, мне Клиян намедни
стихи принес; он так смешно поет
свои стихи! Чуть раздувая ноздри,
прикрыв глаза, – вот так, смотри, ладонью
поглаживая воздух, как собачку…
(Смеясь, уходит.)
Т р е м е н с
Кровь жадная… А мать ее была
доверчивая, нежная такая;
да, нежная и цепкая, как цветень,
летящий по ветру – ко мне на грудь…
Прочь, солнечный пушок!.. Спасибо, смерть,
что от меня взяла ты эту нежность:
свободен я, свободен и безумен…
Еще не раз, услужливая смерть,
столкуемся… О, я тебя пошлю
вон в эту ночь, в те огненные окна
над темными сугробами – в дома,
где пляшет, вьется жизнь… Но надо ждать…
Еще не время… надо ждать.
Задремал было. Стук в дверь.
Т р е м е н с
(встрепенувшись)
Войдите!..
С л у г а
Там, сударь, человек какой-то – темный,
оборванный – вас хочет видеть…
Т р е м е н с
Имя?
С л у г а
Не говорит.
Т р е м е н с
Впусти.
Слуга вышел. В открытую дверь
вошел Ч е л о в е к, остановился на пороге.
Т р е м е н с
Что вам угодно?
Ч е л о в е к
(медленно усмехнувшись)
…и на плечах все тот же пестрый плед.
Т р е м е н с
(всматривается)
Позвольте… Муть в глазах… но – узнаю,
но узнаю… Да, точно… Ты, ты? Ганус?
Г а н у с
Не ожидал? Мой друг, мой вождь, мой Тременс,
не ожидал?..
Т р е м е н с
Четыре года, Ганус!..
Г а н у с
Четыре года? Каменные глыбы —
не годы! Камни, каторга, тоска —
и вот – неописуемое бегство!..
Скажи мне, что – жена моя – Мидия…
Т р е м е н с
Жива, жива… Да, узнаю я друга —
все тот же Ганус, легкий, как огонь,
все та же страстность в речи и в движеньях…
Так ты бежал? А что же… остальные?
Г а н у с
Я вырвался – они еще томятся…
Я, знаешь ли, к тебе, как ветер, – сразу,
еще не побывал я дома… Значит,
ты говоришь, Мидия…
Т р е м е н с
Слушай, Ганус,
мне нужно объяснить тебе… Ведь странно,
что главный вождь мятежников… Нет, нет,
не прерывай! Ведь это правда странно,
что смею я на воле быть, когда
я знаю, что страдают в черной ссылке
мои друзья? Ведь я живу, как прежде;
меня молва не именует;