А пониже, на опушках с гривастыми кочками, молоденькими березками, ерниками и тонкими тальниками, среди трав и кустиков сверкают серебряной чешуей и снуют вверх и вниз линьки, сиги и нельмы! Силуэты далеких сугробов создают такое впечатление, будто там, на равнине, скачут, прыгают, мчатся кони, олени, косули! Несется на лихих тройках пышный свадебный поезд, скользят на лыжах ребятишки, и величаво застыли у дороги старики в белых дохах, глядящие на них.
На фоне беззвучного прибоя этого ослепительно белоснежного моря, где не сразу отличишь волны сугробов от леса, землю от неба, особенно явственно, особенно выразительно темнеют четкие тени ветвей и листьев, трав и деревьев. И все это прикрыто тончайшим, легким кружевом и тихо колышется, сверкая и ярко сияя, вспыхивая и угасая в косых лучах вечернего солнца.
О, как здесь вольготно, как красиво, как много простора!
Плохо одно – что видит все это один он, Тогойкин. Вот бы нарезать по небольшому кусочку, ну хотя бы по одному гектару, земли и перевезти эти драгоценные лоскуты в города и раскинуть их на главных площадях!
Или привезти сюда художников кисти, слова и звука, чтобы они поведали людям о земной красе в своих картинах и стихах, в песнях и рассказах. И распространить бы по всем институтам, школам, детсадам городов и деревень те чудесные картины, сердечные книги, замечательные мелодии, чтобы воспитать в людях смолоду чувство Прекрасного! Чтобы возбудить в их сердцах и умах любовь к родной природе, научить их испытывать радость от великого счастья жить!
Тогда бы, пожалуй, и в отчетах и в речах не было бы жалоб на суровую природу. А то ведь непременно услышишь или прочтешь: «Несмотря на суровый якутский климат…»
И вообще, почему это мы из четырех времен года приветствуем только одно благодатное лето, а все остальное время клянем, непременно называя зиму жестокой?
Когда жизнь полна лишений, зима – проклятие. Это правда. Но вот кончится война, – а что мы идем к победе, ясно даже нашим врагам, – совершенно иное станет отношение к жизни, к нашей снежной зиме, к ее величавой красе.
Тогойкин думал так или примерно так, оглядывая снежные дали. И вдруг будто кто-то сказал ему: «Довольно!» – и задернул занавес. Все покрылось туманным маревом, погасли бесчисленные искрящиеся звездочки, сливавшие воедино небо и землю, исчезли затейливые кружева на ветвях – все потонуло в однообразной белизне и растворилось в ней…
«Фу-ты!