Все делают еще несколько шагов и с облегчением встают почти под ней.
– Хозяева примут тебя благосклонно, пока не походишь на Эрисихтона, – читает Тимур вслух, задрав голову.
– Кто такой Эрисихтон? – спрашивает Олеся.
– Какая разница? – выдыхает мама. – Вы посмотрите на хмарь!
Серый мгновенно подбирается, оглядывается, и вместе с ним оглядываются остальные – вдруг они рано остановились?
Хмарь клубится за их спинами сплошной стеной, густая, словно гороховый суп. На ее поверхности взблескивают золотистые барашки волн, закручиваются в спирали, вихри. Хмарь хочет расплескаться на них, обрушиться всей своей громадой и поглотить, но по неведомой причине не пересекает границу и выглядит неестественно ровно, словно ее держит огромное стекло. Мама, маленькая, хрупкая, яркая в своем зеленом спортивном костюме на фоне этой ржавой стены, стоит перед ней и зачарованно шевелит рукой внутри. Хмарь послушно золотится, но не сдвигается ни на сантиметр ближе.
– Вы когда-нибудь такое видели? – спрашивает мама.
– Отойди, мам, – Серому жутко от этого зрелища, и он тянет ее подальше на чистое место.
– Никогда, – кашляет Прапор. – Она обычно расползается.
Но хмарь об этом не знает. Она тянется вдоль каменной ограды очень ровной линией и теряется между деревьев, не клубится, не размывается в дымчатые облака ни разу. Серый смотрит на странную, слишком четкую границу и понимает самое главное:
– Деревья!
– Точно! – пораженно выдыхает Тимур и тихо матерится от избытка чувств. – На них же нет ржавчины!
Да, это так. Стволы за оградой ровные, кора темная, листья нежные, зеленые-зеленые, ни следа бурых пятен и сухости. Серый думал, что уже забыл, какие они – нетронутые хмарью растения. Но он видит эти деревья, и память подсказывает: вот такими они были до. Их ни разу не касалась ржавчина, хотя она колеблется от веток в каком-то метре.
– Это не хмарь… – ошарашенно бормочет Прапор. Они с Михасем наконец-то ставят Верочку на ноги. Она покачивается между ними, прикрыв живот и открыв рот. – Это не хмарь так летит…
– Ее что-то не пускает! – заключает Михась.
Это немыслимо. Ведь нет ни единого уголка, куда бы хмарь не проникала. Ее не останавливают ни наглухо закрытые щели, ни ветер, ни даже дождь. Но перед глазами зеленеют яркие живые деревья. Хмарь бессильно скользит мимо, не пересекая неощутимую границу. Серый понимает, что стоял бы весь свой век, глядя на эту картину. И все остальные разделяют его мнение. Фортепьяно и терменвокс играют что-то торжественное, величественное, очень подходящее моменту, а потом затихают. Никто не обращает на это внимания.
Из созерцательного ступора их вырывает