– Уж не знаю, чему ты улыбаешься, – сердито произнес Роберт Гауер, сидевший где-то у моего изголовья.
Он держался так тихо, что я была уверена, будто в комнате одна.
– Я жива, – сказала я.
Голос у меня был хриплым и надтреснутым, но я хотя бы могла говорить.
– Жива, – сказал Роберт. – Ты самый везучий котенок из тех, что не утопли, Меридон. Я думал, ты мертвая, когда увидел, как Дэвид заносит тебя в кухню, а ты вся в крови, и рука у тебя висит, как сломанная. Миссис Гривз визжит, Дэнди плачет и орет на Дэвида. Дэвид себя проклинает, и нас заодно, что не послушали тебя! Чертов кошмар, а теперь ты лежишь тут, и вид у тебя, словно фургоном переехало, а сама улыбаешься, будто счастлива.
На это я улыбнулась чуть шире, но улыбка тут же пропала, когда у меня заболела шея.
– Я счастлива, – хрипло сказала я. – С Дэнди все хорошо?
Роберт нетерпеливо цокнул языком.
– Да, – сказал он. – Сидит в кухне, обедает. Я сказал, что побуду с тобой, пока они едят.
Я ничего не сказала, и мы несколько долгих минут молчали, пока в саду пела малиновка, а на моих веках сгущались тени.
Потом я почувствовала легкое прикосновение, словно перо малиновки коснулось моих сжатых пальцев.
– Прости меня, Меридон, – тихо произнес Роберт. – Я бы ни за что не причинил тебе зла. Нам всем так жаль, что ты полезла наверх. Больше не надо, никогда. Я завтра возьму девчонку из работного дома и начну ее учить. А ты оставайся с лошадьми.
Тут я зажмурилась и начала уплывать в сон, где не болели бы мои синяки, а запах лаванды мог навеять сны о Доле. Я услышала, словно издалека, как Роберт прошептал:
– Доброй ночи, моя храбрая малышка Мэрри.
А потом я почувствовала – но мне, наверное, показалось – легкое, как перышко, прикосновение губ к моему стиснутому кулаку.
Он сдержал слово: Дэвид и Дэнди рассказали мне, что девушка из работного дома начала заниматься на следующий же день. Ее выбрали, потому что она работала на ферме в краю хлеборобов – из-за того, что она всю жизнь скирдовала снопы, мышцы рук и живота у нее были крепкими. Дэвид еще сказал (а Дэнди, что характерно, нет), что она замечательно смотрится на верхней площадке. Волосы у нее были длинные и светлые, она распускала их, и они струились за ее спиной. Высоты она не боялась, попусту не тревожилась и, несмотря на то что начала на месяц позже остальных, за несколько недель научилась качаться на высокой трапеции и исполнять простые трюки, падая на сетку.
Хирург велел мне отдыхать, и я радовалась, что могу спокойно полежать. Лицо у меня было чудовищное. Оба глаза заплыли от синяков, они так отекли, что первые три-четыре дня я ничего не видела. Колени, ударив меня по лицу, сломали мне нос, и он на всю жизнь остался слегка искривленным.
Прошло много