– Цицерон? – повторил Цезарь, не замедляя шага. – Марк Туллий Цицерон?
– Он самый.
Цезарь не выдержал и улыбнулся.
– Клянусь всеми богами! – продолжил он, подавив неуместный смешок. – А мы еще беспокоились о защитниках Долабеллы, моем дяде Аврелии Котте и Гортензии. Неужели ты не видишь, как это все комично или, лучше сказать, трагикомично? Теперь я, скорее всего, не буду обвинителем по делу македонян, о котором сам хлопотал. Цицерон с блеском выступил на Форуме в нескольких успешных разбирательствах. Он молод, но старше меня. Сколько ему, лет тридцать? А мне всего двадцать три. У него есть опыт публичных выступлений, а его ораторское мастерство известно всему Риму. Я проиграл еще до начала.
Он снова рассмеялся. Однако Лабиен слишком хорошо знал Цезаря: вряд ли тот считал divinatio проигранной. Лабиен наблюдал за тем, как друг перестал смеяться, чтобы привести в порядок мысли, поймал знакомый кошачий взгляд, который ловил во время боя у стен Митилены. Легкая хромота Цезаря навевала воспоминания о тех временах, когда все, казалось, было проиграно… Лабиен не мог понять одного: зачем Цицерону участвовать в этом суде.
– Вряд ли это хитрость Долабеллы, нацеленная на то, чтобы отстранить меня от дела, – заметил на ходу Цезарь, словно читая мысли друга. – Цицерон, как и прочие, стремится к славе. Он выиграл несколько судов, а тут речь идет о всемогущем Долабелле. Цицерон не примкнул ни к оптиматам, защищающим Долабеллу, ни к популярам, противостоящим его ужасному покровителю Сулле, подобно моему дяде или Серторию в Испании.
– Или тебе, – перебил его Лабиен.
– Нет, – поспешно возразил Цезарь. – Мои отношения с Суллой были не противостоянием, а чистым безумием.
Теперь рассмеялись оба.
Цезарь продолжил:
– Цицерон сам за себя. Но рано или поздно он непременно примкнет к одной из сторон. Ни один известный защитник не рискнул выступать против Долабеллы, македоняне обратились ко мне, и я подал иск. Благодаря этому делу Цицерон рассчитывает войти в историю. Добившись осуждения Долабеллы за бесчестное поведение, он заслужит уважение и оптиматов, и популяров.
– Но суд, скорее всего, проигран, все в этом уверены, – возразил Лабиен: такое объяснение участия Цицерона в divinatio его не удовлетворяло.
– Я неопытен и проиграю, но столь искусный оратор, как Цицерон… Как знать? Он стремится к известности, славе, почету, – настаивал Цезарь. – И всегда может пойти на попятную или, в отличие от меня, смягчить окончательное обвинение против Долабеллы и тем самым приобрести расположение оптиматов. Они знают, что я никогда не соглашусь на это.
– Тогда… судьи, желая предъявить более мягкое обвинение, в любом случае выберут его.
Несколько мгновений Цезарь не говорил ни слова.
– Да, ты прав, – наконец согласился молодой защитник, прервав короткое, но тягостное молчание. – Если только не…
Цезарь не закончил. Они входили в базилику Семпрония.
– Ты