– Значит, сейчас вы – в ставку?
– Немедленно. А ты и в самом деле привыкай к европейским столам и одеждам, Гадаяр-Керим, нам это еще может пригодиться. Да и вообще, пора уже…
– Пригодится, когда повелителем Крыма станет человек, побывавший во многих европейских странах? – лукаво прищурил свои маслянистые глазки комендант, положив при этом голову-тыкву себе на плечо. – Я правильно понимаю?
– А что, при дворе хана уже появился такой человек? – жестко отчеканил Карадаг-бей, и комендант тут же испуганно подбросил плечом свою голову-тыкву. – Я спрашиваю: вы знаете человека, который стремится стать повелителем Крыма, дабы превратить его в окраину «мира неверных»?!
– Нет, я не знаю такого человека, уважаемый Карадаг-бей, – пересохшими губами пролепетал комендант.
«А ведь в эти минуты зарождается начало крупной придворной интриги, – смерил его презрительным взглядом Карадаг-бей. – Она начнется с доноса этого ублюдка, в котором будет все: и мое презрение к восточным одеждам, и неуважение к хану, и стремление взойти на крымский престол. Сколько придворных голов полетело в Бахчисарае из-за подобных доносов!».
Как только отряд покинул город, Карадаг-бей подозвал к себе одного из самых доверенных своих аскеров, ногайца Юлдаша.
– Когда я взял тебя к себе, ты, кажется, был дервишем [14]?
– Ты, как всегда, прав: дервишем, мой повелитель, – осклабился Юлдаш. Они оба хорошо знали, что его «дервишество» было всего лишь спасением от секиры палача, и что дервишем он стал после того, как бежал из тюрьмы. Но существа дела это не меняло.
– Возьми двоих своих людей и к вечеру вернись в Кафу. Говорят, Гадаяр-Керим неплохо подает всякому дервишу, появившемуся у ворот его дворца. В Бахчисарай прибудешь через две недели. И я не удивлюсь, если привезешь весть о том, что Гадаяр-Керим ушел от нас в мир иной. Мы все, даже хан, искренне пожалеем, что его нет больше с нами.
– Понял, мой повелитель. Надеюсь, что через двенадцать дней, среди прочих, вы услышите и такую весть.
23
Хмельницкий сидел за щедро сервированным столом. Он пребывал в одиночестве и в настолько мрачном состоянии, что даже Сирко, с которым он не виделся уже почти год, приветствовал с такой холодной вежливостью, словно это он был причиной вызова его в Варшаву.
– Видел? – спросил генеральный писарь, как только Сирко уселся напротив него. – Там, на площади?…
– Уже видел.
– Это ради нас шляхта вертеп такой устроила. Почти как представление лицедеев на базарной площади. Специально для «дорогих гостей».
– Побаиваются, как бы варшавяне не заскучали без палача, злодеев и прочих героев уже давно негреческой трагедии, – поддержал его Сирко.
– Но ведь вызвали нас, наверное, не для этого.
– Ты разве тоже не знаешь, для чего именно? – удивился Сирко.
– Знал бы, возможно, и не прибыл бы.
– Ну, уж кому-кому, а тебе нельзя не прибывать сюда по первому же зову короля,