только автобус тронулся, полил дождь. Дорога шла мимо зеленых полей, и каждое окружала темно-зеленая изгородь. Элизабет пялилась в окно, сдерживая слезы. А также изо всех сил старалась дотерпеть до остановки, где будет уборная и кто-нибудь объяснит ей, что означают те буквы. Казалось, что со времени отъезда из Лондона прошли недели, но она с изумлением осознала, что на самом деле путешествие заняло меньше суток.

* * *

      Эйлин ушла из лавки заранее, на случай если автобус прибудет раньше обычного. Она хотела убедиться, что наверняка будет дома, чтобы встретить девочку, а то Пегги будет визжать, Эшлинг рта не раскроет, Имон будет задираться, Донал нести что-то невразумительное… Ничего себе начало новой жизни в другой стране!

      Эйлин пригладила юбку и заправила выбившиеся прядки. Интересно, как Вайолет выглядит теперь? У нее всегда были тонкие волосы и молочно-белое лицо. Наверное, девчушка такая же – в отличие от покрытых веснушками О’Конноров.

      Стол накрыли тщательнее обычного. Эйлин заставила поменять заляпанную пятнами скатерть. Такое явное поднятие привычных стандартов разозлило Пегги.

      Примчалась Эшлинг:

      – Маманя, раз ты дома, давай пойдем к Махерам и заберем котенка прямо сейчас, до того как она приедет!

      – У нее есть имя, ее зовут Элизабет! – одернула ее Эйлин. – И нет, котенок для вас обеих, забирать будете вместе.

      – Я знаю, – неубедительно отозвалась Эшлинг.

      За ее спиной появился Имон.

      – Каждая получит по две лапки! – захихикал он. – Две тебе и две ей!

      – Я возьму передние, – задумчиво сказала Эшлинг.

      – Так нечестно, тогда ей достанется только попа! – Имон фыркнул от собственной дерзости.

      – Не говори «попа», а то маманя тебе ремня даст, – парировала Эшлинг, осторожно косясь на мать: как бы и самой ремня не получить.

      Эйлин пропустила перепалку мимо ушей:

      – Эшлинг, иди сюда, я тебя расчешу, а то ты вся растрепанная. Стой спокойно!

      Щетка всегда лежала на каминной полке, рядом с часами, и использовалась только в субботу вечером для еженедельной пытки. Морин и Эшлинг ее ненавидели и старались улизнуть. Мальчишки обычно могли рассчитывать на заступничество отца.

      – Эйлин, хватит уже их прихорашивать, – говорил он. – Мужики они или кто? Нормальная у них прическа, оставь их в покое.

      Однако за длинноволосых кудрявых дочерей он никогда не заступался.

      Эшлинг ерзала и сопротивлялась.

      – Хуже, чем собираться на мессу! – пожаловалась она.

      – Не смей говорить гадости про мессу, это грех! – заявил Имон, довольный, что поймал ее на грехе, равном собственному. – Маманя, она сказала, что ненавидит собираться на мессу.

      – Нет, она сказала, что ненавидит причесываться. Эшлинг никогда не скажет ничего плохого про священную мессу, правда, Эшлинг?

      – Конечно, маманя, – подтвердила Эшлинг, опустив глаза.

      Имон остался недоволен. Обычно после любого намека на оскорбление Господа на голову виновного обрушивалось суровое