Flagelação. Los siete latigazos que más dolor causaron. Eugène Gatalsky

покачать головой, причём в сторону дороги, где стояла мать с младенцем и смотрела на цветы персика в аллее одинокого тиса. Меск понял, что танцор не Вайнд, и подошёл к этой матери, дабы она приоткрыла ему священную тайну рождения своего младенца. Мать приоткрыла, и выяснилось, что отцом её ребенка был не пьяный танцор, коий был её мужем, а «какой-то проходимец Вайнд», который заразил её и убежал куда-то в Европу. Меск поблагодарил её, взял с неё клятву закодировать пьяного танцора и вскоре сам оказался в маленькой Европе, где в Гдыни или Гданьске увидел надпись на заборе «Freitag im Stern der Venus» – в память о крамоле белого визиря Y, смердящей здесь, как и в других городах Европы, но крамола эта, увы, как понял Меск, не имела ничего общего с Вайндом, либо женщина напутала, либо визирь ей представился Вайндом, не столь важно, важно, что он, Салин-Меск, столь же далеко от своего злобного детища… как и был. Да…

      смазка

      Орудием восприятия предпоследней тёмно-чёрной и старшей мудрости был дух в чёрной овальной форме. Он тоже не обращал ничего ни к чему, ибо стихия Воздуха ни во что не переходила, но звёзды Водолея из Воздуха соответствовали покою, моменту между вдохом клешней Скорпиона и выдохом Близнецов, и тоже, как и звёзды Близнецов и клешней Скорпиона, отражались в зеркале, однако не исполняли музыку, не могли её даже понять, а только заставляли Вайнда хаотично выполнять ритуалы даже после собственной смерти в абсолютно непроглядной тьме, в которой даже диалог во тьме буддизма и возвышенного счастья казался бы адом великого жара для мужчин и адом зимы для женщины, ибо не от пустого совпадения седьмого февраля Учительница простудилась и не придумала ничего лучше, чем лечить кашель медуницей. Холод за окном почти всецело совпадал с изображением женского ада и холодностью коварной богини, наверное, поэтому Учительнице было несложно помириться с собственной красотой в превосходной степени. О съеденных пупках она почти не помнила, ей хотелось попасть на иконы, ей хотелось добавить насилия. То, что в этом мире стало с идеями, не могло устраивать даже такую женщину, как она. Интернет-мемы – новые репликаторы, игры с подлинной реальностью за несколько миллионов, и школьный мел в её руке, скребущий по доске времён Столыпина, Гагарина и Колченогина – неужели ради этого армия-ангел посылала с верхнего мира в нижний нежных пауков-апостолов?! Да это же анорексия Яхве! Как его не называй! Да, привет, родной Иран! Учительницу обуревала Шторм, а Шторм воплощалась в икону, в Победу, в Νίκη, в окружении шести царей и двух неузнавæмых личностей – первым был белый визирь, вернувшийся с афганских гор, с этих окаменевших драконов, которых победили первые люди лунного света. Вторым был Маг Дон Кихот, его благородный дух и его смешнœ лицо. Итак, с помощью своих двух логик Учительница победила время и замерла в центре вышеописанной картины. Скажу и по-другому. Икона-Шторм, лукавая персиянка, так и застыла в виде сонного велеречивого полотна под потолком