Марат промолчал. И дальше, вплоть до дома Риты, не проронил ни слова. Погруженный в свои мысли, он словно бы вообще забыл о том, что рядом идет Татьяна. Она поглядывала на него исподтишка.
Возле подъезда он остановился.
– Ты разве не зайдешь? – спросила Таня. – Рита обещала испечь пирог к нашему приходу.
– Нет, извини, мне некогда, – Марат старался улыбнуться, но это плохо у него получалось.
Полная луна уже висела над городом, когда он подбежал к своему дому. Лифт снова не работал, но Марат даже не заметил этого и буквально взлетел на свой этаж.
Едва прикрыв за собой дверь, он устремился в дальний угол мастерской, где плотно прижатые друг к другу стояли его картины. Марат стал судорожно сдирать с них упаковку. Затем установил все полотна полукругом, выключил люстру – лишь небольшое бра слабо светило у входа – и стал сосредоточенно вглядываться в них. В наступившем полумраке краски начали вспыхивать, фосфоресцировать. Марат опять услышал тихое потрескивание и явственно ощутил, как летящая искра электрического заряда пробежала от первой до последней картины и разрядилась в нем. Он стоял зачарованный, но затем, словно скинув с себя наваждение, сказал решительно:
– Нет уж, вам не удастся опять закабалить меня! Я вас породил, я вас и убью!
Зажав крепко в руке нож, он со злорадной улыбкой пошел вдоль полотен. А они шипели зло и надменно подтренькивали ему вслед. Марат замахнулся…
– Нет! Не надо! – вдруг услышал он отчаянный крик. От дверей к нему бежала Татьяна. Она обхватила его руками, стала целовать, потом расплакалась.
– Марат, милый, не надо, – умоляла она, решив, что тот надумал свести счеты с жизнью.
– Ты откуда взялась? – выдавил он удивленно.
– Я поняла, что с тобой что-то произошло, и побежала следом. Марат, что бы ни случилось, я буду рядом, я помогу тебе. Я очень, очень люблю тебя, – лепетала она, рыдая.
Он целовал ее глаза, губы, шею. Из каких-то благостных источников нахлынули на него чувства, ранее неведомые. Марат задохнулся от ощущения огромного счастья, откинул голову… и вдруг увидел прямо перед собой безобразное, злобно шипящее месиво, в котором, как в фокусе, слились все пятнадцать его картин. Это жуткое месиво опоясывало их, корчилось в неистовом хороводе, гримасничало и оскорбительно, непристойно хохотало. Волна злобного отчаяния захлестнула Марата. В свете луны он увидел брошенный невдалеке нож и, схватив его, стал наносить удар за ударом: «Вот тебе! Вот тебе, харя, сволочь! Больше ты никому не причинишь зла! И ты не будешь смеяться над тем, что для меня свято!» А картины злорадно шипели, улюлюкали и то ли свистели, то ли стонали. Потом он впал в тяжелое забытье.
Под утро Марат очнулся от холода. С удивлением обнаружил себя распластанным на полу. А повернув голову, застыл от ужаса – в двух шагах от него в луже крови лежала Таня. Рядом валялся нож для разрезания полотен. Он