Как видите, в том, что это случится, он сомнений не оставлял, но – как-нибудь потом. Почему ж не сразу? Он опасался, что в такой конфликт может вмешаться «Запад», те самые версальские обидчики, – не ради того, конечно, чтоб защитить Россию, а чтобы сломить Германию, извечную соперницу. Тем диктовался его следующий шаг: устранить «угрозу с Запада». Раушнинг был поражен: «”Вы всерьез собираетесь выступить против западных государств? ” – спросил я. Гитлер встал как вкопанный. “А зачем же мы вооружаемся? ”»
Установить контроль над всей Европой, лишь бряцая оружием, было невозможно, да фюрер к тому и не стремился. Возрождение воинственных имперских амбиций после поражения в Первой мировой войне было стержнем его программы, когда он рвался к власти, поэтому в генералах, недовоевавших в Первую мировую, он видел главную опору своего режима. Генералы же его поддержали (при всех сомнениях и оговорках) по той причине, что ощутили: приходит их время. Между тем ожидание большой «работы», к которой они чувствовали свое призвание, затягивалось, и они уже изнывали от безделья, как боевые кони в стойлах. Для начала большой войны не хватало лишь повода – ну, так нацисты создали и повод, устроив провокацию на границе с Польшей. Эту страну, впрочем, Гитлер серьезным противником не считал: «Я могу разделить Польшу в любое удобное для меня время и любым способом», – похвалялся он, разговаривая с Раушнингом. Немного лет прошло, и подтвердилось, что это было не пустое бахвальство: счел время подходящим – и Польши не стало. При этом, однако, произошла та дестабилизация геополитической системы, которой Европа так боялась. Балансировать больше не было возможности, и Франция с Англией, связанные с Польшей договором, объявили Германии войну.
По сути, декларация этих стран об объявлении войны Германии была подарком Гитлеру: ему давно был нужен хороший повод, чтобы поквитаться с версальскими обидчиками и еще убедительнее подтвердить свой имидж «фюрера арийской нации». Тем более что, объявив войну агрессору, противники откровенно его побаивались и не торопились нападать. Их нерешительность была Гитлеру на руку: он трезво понимал, что если они объединят усилия, то вдвоем окажутся сильнее Германии, и вел политическую интригу таким образом, чтобы расправиться с ними поодиночке. Тем объясняется «странная война» (как ее по сей день называют историки): немецкие субмарины – «морские волки Гитлера» – пиратствовали на море, Англия и Франция, обладая несравненно более сильными военными флотами, почему-то вяло им противостояли. А на суше ничего примечательного не происходило. С обеих сторон немного постреливали, но друг на друга не нападали: «никто не хотел умирать».
И когда западные «контрагенты» окончательно «расслабились», адаптировались к сравнительно комфортному состоянию войны без войны, немцы нанесли внезапный и сокрушительный удар по Франции.
Кстати, в этой скоротечной войне