Беру французскую колоду. Взвесив в правой руке, перебрасываю в левую. Сажусь, стягиваю резинку. Рассыпаю, касаюсь пальцами лежащих в беспорядке карт.
Потом собираю. Тасую по-американски: вторая фаланга указательного пальца давит на рубашку. Теперь по-индийски: большой палец ходит туда-сюда, ладонь согнута раковиной. Снижаю темп, когда кончики пальцев начинает пощипывать. Выкладываю полумесяцем, собираю, повторяю еще разок. Скорость не так важна, как аккуратность: изгиб локтя, поворот запястья, слаженный ход трех основных пальцев. Хотя я с первого раза был безупречен.
Начинаю снова, собираю. Ладонью прижимаю карты к столу. Их шуршание – шорох листьев, трепет крыльев щегла.
Он возвращается в три двадцать. Хлопает дверь, приближаются шаги. Ворочаюсь в постели, в голове две мысли: бессонница у него или… Или что? Годами он, вместо того чтобы спать, нарезал круги по гостиной, насчет остального не знаю. Не считая танцев, в нем вообще было мало телесного.
Жду, когда уйдет в комнату, а он все не идет. Слышу фырчание машины на виа Маджеллано, скрип своей кровати, гулкую пустоту комнаты. Потом встаю и выхожу в кухню, к нему.
Он сидит за столом, из пепельницы к потолку тянется струйка дыма. Одет прилично.
– Привет.
– Привет.
Потом говорит, что думал о нашей игре: кого вообще волнуют эти «на миллион евро больше», «на пятьдесят лет моложе»? Он бы хотел вернуться в 2009-й, на Большой рождественский бал в Габичче, в «Байя Империале»[6].
Выпив стакан воды, желаю ему спокойной ночи.
Когда мне было шестнадцать, он застукал меня в сарае с сигаретой в зубах. Спросил, давно ли курю. Я ответил, что нет, но он уже был в курсе, что я записной врун.
– Что куришь?
– «Мальборо».
– Сколько?
– Одну, две. По субботам три.
– Не вздумай попасться матери. Прошу тебя.
Как же приятно прозвучало это «прошу» из его уст.
На обед он готовит пасту, помидоры с собственного огорода, и не вздумай спорить о порциях. Сто шестьдесят граммов на двоих… Подхожу сзади, бросаю на весы еще три макаронины.
– Вот балда, – но убрать не убирает.
Мешает помидоры на огне, то и дело подливая из медных аламбиков. Зажигает две спички, нагибается проверить конфорки, утирает лоб.
Он зовет это пенсионным рецептом, корни которого – в 1997-м, когда он однажды заявился под вечер домой и, как оказалось, навсегда распрощался с железной дорогой.
Я в тот день сидел в кухне, переводил с латыни, а он вошел, попил воды, держась за живот, и прилег в спальне. Тут же о нем забыв, я продолжил переводить, потом поднялся в спальню и нашел его лежащим на боку. Он спал и почему-то не храпел. Слетев вниз, я позвонил врачу. Тот явился минут через сорок, сунул ему под язык таблетку и набрал номер больницы. Она тоже примчалась из школы и, застав нас всех дома, с порога сразу: «Нандо, милый!» И стала его по голове гладить, как обычно меня.
Трансмуральный инфаркт