Дверь открывается, и внутрь входит Итан Олдридж: он присаживается на корточки и протягивает руки вперед.
– Ну-ну, сынок. Чего ты перепугался? Иди сюда, все в порядке.
Кристофер тут же пулей вылетает из угла, утыкаясь носом в отца, чувствует, как большие руки обнимают его. Эти объятия кажутся самым безопасным местом сейчас.
Вслед за отцом заходит еще один человек.
– Вы же понимаете, что мы не успеем провести полноценную операцию?
Олдридж мрачно смотрит на мужчину, зашедшего вслед за ним.
– Я не могу позволить моей репутации быть разрушенной из-за существования этого уродца. Мой сын зверочеловек – это конец всему тому, что я строил столько времени.
Кристофер не прислушивается к разговору взрослых, ему достаточно теплых рук отца, обнимающих его впервые. Как столько плохого и что-то настолько хорошее может случиться в один день? Вороненок жмется ближе, зажмурив глаза.
Тишина, установившаяся в комнате, не сулит ничего хорошего, только вот Крис еще не знает об этом – не может понять.
– Принесите топор.
Окружающие их люди вздрагивают, но без вопросов исполняют. Олдридж аккуратно отодвигает от себя сына и гладит его по голове.
– Сынок, мне нужно, чтобы ты снял рубашку.
Тот, с кем его отец разговаривал до этого, исчезает, возвращаясь с чемоданом. Кристофер непонимающе смотрит на него, рассеянно моргает, но стягивает с себя верх. Олдридж поворачивает сына к себе спиной: вся комната погружается в молчание, которое нарушает лишь человек, разгребающий стол и застилающий его полиэтиленом.
Олдридж хватает топор поудобнее и подталкивает сына в руки своих телохранителей.
– Держите его крепче, не хочу отрубить что-то лишнее. Это было бы неприятно.
Кристофера хватают за руки, и страх тут же захватывает каждую клеточку его тела, пожирает разум, заставляет рваться и кричать. Взрослые ведут себя так, будто ничего и не происходит. Пока одни тащат ребенка к столу, тот, что принес чемодан, надевает перчатки, наполняя шприцы из колбочек и готовит другие инструменты.
Крис ничего не может сделать. От рук, крепко его удерживающих, наверняка останутся синяки, но это мало его заботит – он пытается обернуться, посмотреть на отца, понять, что происходит. Крыло прижимают к поверхности стола, а второе грубо отодвигают.
Дрожь проходится по всему телу, он замирает, словно предчувствует что-то. Свист предвещает отвратительный хруст кости и громкий крик Кристофера. Боль прошивает насквозь. Второй удар – еще больнее. Оставаться в сознании невозможно, но стоит ему перестать дергаться, проваливаясь в тьму, как в нос ударяет запах нашатыря.
Это резко приводит в чувство, встряхивает, возвращает в реальность, полную боли: за это время его успевают перевернуть.
– Нет, пожалуйста, нет…
Мольбы обрывает точно такой же отвратительный хруст. Кричать уже не выходит: горло болит и выходит лишь хрипеть, заливаясь слезами.