– Wiesz co, Koćko?33
– Co, głupia?34 – повернулся он. «Тату, тату… ми не ляхи! Ми…»
Бася, сияя, откинулась на пальтишко на прохладной еще земле.
– Bar wzięty! – Призывно распахнула руки. – Straszny Bohun porwał mnie na zawsze35.
Странным для многих словам Костя не удивился. Только хмыкнул в такт недавним мыслям:
Lecz Skrzetuski w Równem siedzi
i szabelkę ostrzy36.
Басе живо представились благонравный до смертной тоски Скшетуский, жирный пьяница Заглоба, отупевший от целомудрия Подбипента, омерзительный ловчила Жендзян – jam nie chłop…37 Только их тут не хватало, в ее и Костика Житомире.
– Пусть Скшетуский засунет свою саблю себе… знаешь куда?
– Бася…
Скажите, пожалуйста, сколько укора в голосе. Неужто из-за Сенкевича? Да если бы не патриотические фантазии хваленого ноблисты38 и российского псевдоакадемика, сколько бы польских ребят не полегло в Полесье, в Белоруссии. И здесь на Волыни, по другую сторону фронта. Сейчас – и тогда, в империалистическую, в австрийских, будь они прокляты, легионах. За воспетую Сенкевичем мифическую Польшу – до Днепра и до Черного моря.
– А зачем ты так говоришь? – вскинулась с обидой.
– Прости.
Ну вот, смутился окончательно. Растерялся, расстроился. Баха, тебе не стыдно? Ведешь себя как баба.
– Ладно, Костик, я сама виновата. Не сердись. Просто я тебе завидую безумно. Ты дома. Мне тоже хочется. К папе, маме, Мане.
Улыбнулся, слава богу. Уф.
– К знаменитому коту?
– Про кота-то я ничего и не знаю. Мама про кота не написала.
3. Акт третий, польский
Знаменитый кот – Тени Сараева – Аттентат на Мокотовской – Великое преломление зонтиков
Въстала обида въ силахъ Дажьбожа внука.
(Слово о полку Игореве)
Неприятель отбит на левом и поражен на правом фланге.
(Л. Толстой)
То обстоятельство, что в письме пани Малгожаты ничего не говорилось о коте, отнюдь не означало, что о Свидригайлове нечего было сказать. Если Котвицким пришлось пережить эвакуацию и частично русскую гражданскую войну, то на долю знаменитого кота выпала оккупация Варшавы немцами. Разумеется, та первая оккупация не шла ни в какое сравнение со второй, но и она оставалась оккупацией. Можно сказать иначе: именно первая оккупация оккупацией в тогдашнем смысле слова и была. Вторая станет чем-то другим, запредельным, для чего не нашлось бы в ту пору подходящих определений.
В первую очередь следует ответить на беспокоящий читателей вопрос. У кого остался кот в покинутой христолюбивым воинством столице Царства Польского? Ответ совершенно ясен. У дедушки, в доме на Мокотове, неподалеку от тянувшейся с севера на юг Новоалександрийской улицы, ставшей в шестнадцатом году Пулавской. Допуская, что не все разбираются в топографии Варшавы, поясним: Мокотов это южная ее часть, долгое время городом не считавшаяся. Незадолго до