У нее не было детей, таким, как она и не положено было иметь детей просто так. Она расстраивалась, очень завидуя школьным подругам, проверенным и одобренным девочкам, подобную проверку проходила и она сама, которые родили уже по пять-шесть малышей, снабжая Лиз историями и фото и видеоотчетами. Лиз не раз спрашивала себя, зачем она это смотрит, хранит и радуется вместе с ними или за них? При всей своей разрешенной жизнерадостности и активности ее подруги смотрели темными от усталости и затаенной грусти глазами, или это Лиз видела эту грусть, может, она сама придумала это?
Лиз покорно села на кушетку. Холодная жесткая ткань прожигала сквозь одежду, перед каждой процедурой Лиз ужасно мерзла, а еще этот слепящий свет в глаза, от которого не спрячешься. Врачи делали вид, что проверяют данные, шустро отстукивая пальцами по экрану терминалов. На Лиз они не смотрели, если бы слегка повернули голову, то увидели бы, как пристально она разглядывает их. Так смотрит любопытный и жестокий в своей истинной природе ребенок за насекомыми, попавшимися на его лабораторный стол. Как бы ни была совершенна диагностика, как бы легко приборы и камеры не считывали настроение, психическое состояние, нервные импульсы с кожи, накладывая эти данные на ритм сердцебиения, давления крови и внутриглазной жидкости, залезть в голову и прочитать мысли они не могли. В основном это никогда и не требовалось, для большинства, привыкшего следовать обозначенным и вбитым с раннего детства императивам и непоколебимым изгибам социальной политики, неотделимой от желаний власти.
Лиз смотрела на врачей и думала, что может быть в их жизни настоящего, как они ведут себя дома, смывают ли это застывшее в доброжелательности лицо или маска уже прочно приросла? По своему отцу и брату она знала точно, что маска вросла до костей, заново создав и перекроив человека, а были ли они другими? Она не знала и не хотела знать. К чему эти бессмысленные в своей основе знания, к чему гадать или узнать про то, как человек потерял свое лицо, выбрав более легкий и успешный путь. Совершенно ни к чему, ведь это был его выбор и, значит, это и есть он сам, просто сущность выросла, выкристаллизовалась внутри, выпирая острыми уродливыми краями наружу, ломая фасад нарисованного благополучия. Как старый дом, на стенах которого проявляются плесень и черные пятна. Сначала дом гниет