Давай мордочку, губки, глазки, шейку и пр., и пр., и наших малых, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.
Дорогая моя женушка!
Получил твое письмо с описанием визита В[алериана] И[вановича]. Много смеялся над его печоринской характеристикой своей особы. Ты на это не смотри, он, правда, несколько оригинален, видимо, вял, может быть забавен, но прекрасный человек и офицер, храбр до глупости (приходится читать нотации за ненужное показывание себя противнику), прочных нравственных правил. Он тебе, может быть, расскажет, как я его дразнил по поводу его донесений мне и в конце концов дошутился до того, что он мне своим певучим голосом выпалил мне фразу: «Я вам, г. пол[ковни]к, больше ничего не буду доносить, вы все равно мне не верите…» А ты знаешь, моя славная, что я люблю пошутить над теми, которых люблю, и значит, поймешь, что В. И. моя слабость вместе с некоторыми другими. Вообще в полку у меня слабостей много, чтобы не сказать – все, а молодежь моя и в особенности. Не знаю, какой из них лучше. Прежде всего, все они у меня меченые, и тем-то они и милы мне. А некоторые из них мечены несколько раз: Писанский – 3, Чунихин, Фокин, Слоновский по 2 раза. А затем, все они выдержанные, воспитанные и без конца славные. Нужно посмотреть на нас, когда я с ними, – зубоскальство в полном ходу, с моей стороны – полное, с их – сдержанно-осторожное. Я в своем штабе совершенно отказался от больших чинов и работаю только с подпоручиками… бывают у нас и промахи, но зато легче их пробирать, а главное, у нас живо и весело.
Сейчас я живу в лесу – большом, старом, около нас березовом, а дальше сосновом. По обыкновению, возле меня разведчики, а батальоны по деревням несколько далее. В лесу грибы, ежевика, куманика. Сегодня пойду искать и думать о женке. Живу в лесной сторожке и чувствую себя бесподобно. Люди уже присмотрелись к моим привычкам, и каждый день у меня букет полевых цветов. Вчера доктор, знаток их, назвал мне следующие сорта: незабудку, колокольчики, черноголовку, царскую бородку, тысячелистник, золотолистник… всего до 8–9 сортов. Позавчера долго взад-вперед ходили с Н. П. Кондаковым и рассуждали о наших женах. В наших оценках звучала, конечно, некоторая доза иронии. По-видимому, его супруга (Варвара Ильинична, кажется) – человек очень хороший, любит детей… Когда я спросил его об этом, он ответил: «Любит, конечно, да я тоже люблю, а детей-то у нас и нет». Относительно телеграммы я ему предоставил составить ее с начальником хоз[яйственной] части и, подписав моей фамилией, послать в Петроград. Я разрешил ему послать в Петр[оград] своего денщика, что он сегодня или завтра сделает. С денщиком я напишу письмо и пошлю еще карточки, между прочим, цер[емониального] марша. Вар[вара] Ил[ьинична] написала мужу, что ждет к себе гостей, очевидно, разумея тебя со всем выводком. Ты держись ее, она, должно быть, человек не плохой. Чаще, голубка моя, снимайся, чтобы я мог яснее тебя представить, а то я все думаю, что ты нервничаешь и хандришь, а тебе, моя хорошая, худеть-то некогда, да пора