– Спасибо, Эдда.
– Больше я вам не дам. Либо врач, либо терпите.
Слова Эдды прозвучали строго, так и хотелось парировать своим хозяйским тоном, но не следовало поддаваться раздражению. Во всем виновата боль…
Вернувшись в комнату, я посвятил всё своё время картине. Каждую «свободную» минуту я отдавал всего себя движению кисти, воспоминаниям о прогулке с Лавьен, раздумьям об обмане. Обещаю, Лавьен, я скоро приеду, и мы будем вместе.
Эта чёртова головная боль… она не унималась. Мне хотелось пробить себе голову, всунуть в отверстие пальцы и разломить череп пополам, чтобы выпустить то чудовище, что скребётся и давит изнутри. Теперь болели не только виски, боль растекалась по лбу до самой макушки. Она бушевала, пылала, билась в моём черепе, словно запертая в клетку птица. Это всё обман… во всем виноваты лжецы и лицемеры, обманом разлучившие меня с Лавьен.
Картина вновь захватила моё время. Краски на исходе, но должно хватить. Я стал неряшлив в обращении с красками и кистями, даже перепачканные краской руки вытирал об одежду, но это присуще многим юным гениям, где-то я это слышал. Теперь прислуге было запрещено входить в мою комнату, даже Эдде. Никому нельзя прерывать поток моих движений кистью, в которых чаще заключалась страсть, а иной раз и гнев. Не только пейзаж разделен на светлое и тёмное, кажется теперь уже во мне сражались два Коула. Одно оставалось неизменным – никакого чёрного цвета…
Отвратительно! Скипидар для краски и воду для промывки кистей уже давно пора было бы сменить. В них уже смешался с десяток красок, образовавших цвет… проказы и разложения. Резким ударом я сбил оба стакана с кофейного столика, настолько мерзко выглядело их содержимое, нельзя так долго смотреть на такой болезненно-грязный серый цвет. В дверь комнаты постучались, каждый удар отдавался в висках и причинял боль больше прежнего.
– Мистер Мастерсон, с вами все в порядке? – голос принадлежал не Эдде.
– Не отвлекайте меня! – Взревел я, совершенно себя не узнавая. – Не смейте стучать, прочь от двери! – После выплеска гнева я вновь остался наедине с картиной… и болью.
Я отвратителен. Остановись, Коул. Нельзя… Отдышавшись, я постарался собраться с мыслями. Голова… нужно ещё порошка. Добуду вечером, а пока спокойнее, терпи. Я поднял стакан, а затем сполоснул и наполнил его заготовленной в ванной чистой водой из ведра. Её вид натолкнул меня на самоочищение, не просто смыть с себя грязь и краску, но и освободить голову от дурных мыслей, гнева и головной боли. Но если в первом мне могла помочь вода, то во втором только работа над картиной. Мне казалось, что сам Господь испытывает меня и мои чувства к Лавьен, но я не намеревался сдаваться. Первым делом я принял лекарство, после чего помылся и переоделся. Я чувствовал себя гораздо лучше, поэтому сразу же отдался творчеству и рисовал пока головная боль вновь не вернулась.
Этой ночью мне было не уснуть. Лунный свет лившийся из окна раздражал глаза,