«Меня звали Юрий. Был ксендзом, жил на севере Витебской области. Партизанский край, знаешь? Ну да, ты воевал далеко. Немцы проводили операцию против партизан. Не только немцы. Местных полицаев тоже хватало. Для устрашения жгли деревни».
Спо-окойно…
Это было давно. Но я никогда, ни за что и ни при каких условиях не забуду ни Гернику, ни Ковентри. Тысячи людей, сгоревших заживо или раздавленных насмерть обломками зданий… Двух близких мне женщин, убитых немецкими бомбами. Даже погибшего из-за светомаскировки моего рыжего кобеля-ретривера, совсем молодого! И его не забуду и не прощу. Мимо внутреннего взора почему-то мелькнуло лицо Бори Сафонова, я запомнил его улыбающегося на все тридцать два зуба. Живого.
Но Борис сгинул в бою, тогда же сбил «Юнкерс» и отправил души экипажа на перевоспитание в загробную зону перед тем, как навсегда нырнуть в Баренцево море.
А вот погибшие в огне дети… Порой подмывает дезертировать из мира живых и попроситься обратно начальником отряда на зону для дохлых наци. Изобрёл бы для них что-то очень-очень особенное. Чтоб Майданек казался раем.
От моих мыслей Володя снова беспокойно шевельнул ручкой. Мы уже миновали реку Ялуцзян, промелькнувшую под крылом. МиГи летели над корейской территорией, навстречу американским самолётам, летели воевать. И отвлекать пилота не стоило.
«Вашу деревню сожгли?»
«Дома не жгли. Только жителей. Зимой всех загнали в большой колхозный амбар. Немцы были и ещё эти, Белорусский корпус самообороны, полицаи. Я поднял крест, сказал им: опомнитесь! Грех смертный! Они только посмеялись. Потом один говорит – так спаси их души, иди в амбар. У меня ещё оставалась надежда, бывает – запрут, продержат… Сутки-двое. Потом выпустят тех, кто не замёрз насмерть. Но ждать людям тяжко без надежды, без слова Божьего».
«И ты шагнул внутрь…»
«Да. Там стояла сестра. Девочки мои, её дочери семи и девяти лет, Лизонька и Ганнушка… Подожгли почти сразу! Я читал молитву, пока не задохнулся. Последнее, что слышал – крик и кашель Лизы, Ганна умолкла раньше…»
Молчи, блин, святой мученик! Этого всплеска чувств Володька не выдержит. Его начнёт колбасить. Чтобы не разбились, придётся срочно отправлять его на скамейку запасных и самому рулить. Жизнь у парня закончена. Дальше – только существование в моей тени, в самом уголке черепной коробки.
«Попав на тот свет, я не ощутил ничего, – продолжал белый. – Ни Божьей Благодати, ни адского пламени. Ни зоны с зэ-га и начальником отряда вроде тебя. Ощущение времени пропало. Это была вечность. Великое Ничто. И в этом Ничто – только крик и кашель моих племянниц, сестры, моих сельчан-прихожан. Бесконечно. Непрерывно».
«Но