«Вроде теперь получится», – подумал и потащил.
Удавалось протащить десять, редко двадцать метров, и надо было останавливаться, чтобы отдохнуть и отдышаться. Мышцы ног дрожали. Спина не разгибалась и ныла тягучей, вязкой болью, а солнце постепенно шло к закату. Уже два или три часа я тащил эту арбу. Ступни и пальцы ног, несмотря на защитный гель, были сбиты в кровь. Пот тек ручьем по спине и груди. В полном отупении я делал шаг, дышал, переносил весь вес на другую ногу и делал рывок. Наконец я увидел окончание подъема, а за ним было поселение.
Когда арба перевалила взгорок, она стала толкать меня, норовя переехать через мое измученное тело, скатиться вниз и сбросить с себя ненавистную бочку. Уж не знаю как, но мне удалось спуститься без разрушения арбы и вылитой бочки. Я посмотрел на солнце. Оно почти скрылось за отрогами ущелья, и через двадцать минут в долину должна была прийти ночь. А это для меня была верная смерть.
«В выгребной яме еще как-то жить можно, а вот с пулей в голове не получится», – пронеслось в голове. По этому поводу мне и Лян, и дедушка сказали однозначно: «Увидят часовые после захода солнца – пристрелят, не задумываясь, а уж потом будут разбираться, кто ты и зачем ходил в темноте». Это правило касалось всех рабов в поселении и выполнялось неукоснительно.
Я дотащил арбу последние двести метров по прямой дороге до большой каменной колоды, из каких обычно поят скот, и, не глядя на железные решетки, которыми были закрыты ямы с людьми, начал таскать из бочки воду выливая ее в колоду с идущими сквозь решетки трубами. Вычерпав все, я понял, что вода в колоде покрывает дно лишь на пару сантиметров и до труб не достает, но обдумывать этот факт не стал. Нужно было еще дотащить арбу до загородки, где она стояла, и срочно бежать в землянку-сарай. Я успел. В сарае горела керосиновая лампа. Лян меня ждал. Он запер дверь на щеколду и повел в пещеру. Дедушки, принявшие домашний вид, ожидали моего появления.
Когда я вымылся, оказалось, что запах никуда не девается. Он проник уже, казалось, везде, и так будет всегда. Дед-дуб поморщил нос, но ничего не сказал, только кинул внимательный взгляд на деда Боджинга, но тот даже глазом не повел. Кивнул на стол и жестом показал – ешь.
Большой казанок мяса с кашей и две лепешки исчезли у меня в брюхе за пятнадцать ударов сердца. Большая кружка молока тоже была проглочена махом. Я бы и саму кружку сжевал, будь она съедобной. Обвел голодным взглядом стол и понял, что добавки не будет. Посмотрел на сидящего напротив дедушку.
– Хватит пока. У тебя еще много дел. Пойдем, я приведу тебя в порядок и начнем.
Меня снова положили на стол. Привязали, обмазали маслом, не обращая внимания на раны на ступнях.
– Какой ты нежный, – только приговаривал дедушка Боджинг и аккуратно массировал пульсирующие мышцы. От этого массажа все тело расслабилось, а в местах, где он давил на какие-то