Волосы – нет, перья – торчали дыбом. А клюв норовил превратиться в штопор.
Птица недовольно трясла головой и, создавалось впечатление, что-то тихо бормотала себе под клюв. Явно нецензурное. И, очевидно, была подшофе.
Отрывкин был человеком не робкого десятка, поэтому с ходу вышиб окно – чуть не снес при этом птице голову – и грозно заорал:
– Ты, крыса ободранная, ты что здесь? Ты зачем, да и вообще?!
Надо вам сказать, Олег Отрывкин был личностью незаурядной. Он с ходу мог объяснить, почему солнце восходит на востоке, а заходит на западе. Его интеллектуальные способности были настолько велики, что он периодически забывал слова, фонтанируя при этом эмоциями. Голову при этом несколько склонял набок – как будто всё время к чему-то прислушивался. Впрочем, возможно, так оно и было. Кто его знает. Высокий, сухощавый, лет ему скорее за, чем до, – он был похож на Безумного Шляпника из «Алисы в Стране чудес», как если бы тому вручили корочку с тремя буквами МНС[1] и белый халат в придачу. А еще он был уверен в своем предназначении. Друзья хоть и посмеивались над его несколько чудаковатым видом, но уважали за доброту, а недруги – за целеустремленность.
Когда-то был рыжим.
На его очень грозный, но не вполне вразумительный вопль птица, слегка переваливаясь с ноги на ногу, гордо и независимо перешагнула с карниза на подоконник. С третьего раза ей это удалось. Зыркнув на ошеломленного такой наглостью Отрывкина, она недовольно сказала:
– Сам ты крыса ободранная. Совы не видел, что ли?
И, прихрамывая, деловито направилась на кухню, недовольно бормоча:
– Мышей нет, ничего полезно-мясного нет, выпить точно не предложит… Лети за ним, рискуй жизнью. А он даже закусить не даст!
Олег несколько опешил. Но заорал:
– Да ты!.. Да что?.. Вон из моего холодильника!
На что услышал:
– Молчать! Я по делу.
«Конечно, смести за один присест килограмм молочных сосисок – что может быть важнее», – с горечью подумал Отрывкин, благоразумно решив не связываться с птицей, которая явно не в себе. Ну какая нормальная птица в три часа ночи будет орать и ругаться на чистейшем русском, да еще используя ненормативную лексику? При этом благоухая коньяком.
Сова наелась, оставила в покое холодильник. Икнув, она приказным тоном рявкнула:
– Портки надел, кроссы, свитер – и вперед!
– Куда? – подозревая самое худшее, спросил Отрывкин. А сам подумал: «Прапор, что ли?»
– Туда. На кудыкину гору! – нехорошо поблескивая клювом, прощелкала Сова.
– Зачем? – еще больше изумился он.
– За надом! Ты что, совсем тупой? Волшебная я, волшебная! Я твой проводник.
– В мир иной? – почему-то ляпнул он первое, что пришло в голову.
– Совсем невменько, – расстроилась Сова.
– В Школу тебя, перестарка, приглашают. Мага из тебя делать будут. Уважаемого человека!
Тут Олег окончательно понял, что всё вот это вот – результат съеденного на ночь бутера с осетринкой, что называется, второй свежести. От этого окончательно пришел в расстройство и озлился (а что, нормальная реакция). Схватил валявшийся на стуле халат, накинул на Сову (ну не заяц же это был), зажав обе ее лапы в руке. Раскручивая ее над головой и подвывая совсем уже что-то нечленораздельное о долбаных волшебниках, разбитом окне и вконец охамевших совах-алкоголиках, Отрывкин понесся к выходу.
Вышиб дверь ногой (что зря время терять?) и запулил брыкающийся сверток, орущий нецензурно и громко, в ночь, которая приближалась к рассвету.
Где-то на дереве, прокашлявшись, запел соловей.
Глава 2. Явление Совы
Отрывкин сидел лицом к окну и спиной к двери. И спокойненько кропал очередную научную работу – под названием «Является ли наличие у птиц голосовых связок гипотетическим доказательством, что птица может говорить».
Сидел в уютном домашнем халате и теплых меховых тапочках – их ему подарила одна лаборантка из его лаборатории, на память. Так, ничего особенного, просто из уважения (а может, из жалости к его одиночеству, – он не задумывался). Тапочки были теплые, в виде львов. Да и ладно, лишь бы грели.
Его рабочий стол был удобный, в меру завален всякими нужностями. И удобное рабочее кресло – что еще надо такому человеку, как Отрывкин, для полного счастья?
«Пожалуй, чтобы исчез этот отвратительный скрежет у меня за спиной», – додумал Олег часть фразы.
Дом был старый, еще от деда-профессора, уютный, теплый и весь периодически поскрипывающий, как будто говорящий внуку своего хозяина: «Долго сиднем сидеть будешь? Двадцать первый век на дворе, а ты как был среднестатистической никчемностью, так ею и остаешься».
«Что-то Дом сегодня расшумелся, – подумал Отрывкин, – и как-то слишком внятно слова выговаривает».
Нынешнюю научную работу он решил написать