– Стасик! – на выдохе произнесла она и протянула к сыну руки.
– Мама!
На Кота никто так и не обратил внимания, и он опустил обе лапы. Стас упал обратно в лодку, но тут же поднявшись бросился в объятия матери.
– Сыночек…
– Мама…
Господин Кот обратился к смеющемуся Харону в поисках сочувствия:
– Оживил на секундочку, чтобы она ему рассказала, как они вдвоем баклажанами обожрались, а они лобзаются…
– Нет повести печальнее на свете, – низким басом ответил Харон.
–… чем повесть о плохой матери, – недовольно закончил Кот и взмахнул правой лапой.
Станислав Викторович снова оказался в воздухе и тут же продолжил кричать. Кот прижал уши, зашипел, и крики покойного тут же затихли, хотя шевелить губами и членами он не перестал.
– Слово отравительнице, – чинно сказал Господин Кот, приняв спокойное выражение лица и указывая свободной лапой на мать Узколобова.
– Я? – недоумевающе спросила Жанна Игоревна.
– Ну навряд ли я, – пробасил стоявший за ее спиной Харон.
Жанна Игоревна умоляюще посмотрела на Кота, тот вздохнул:
– Пожалуйста, расскажите обо всем, что помните перед смертью.
Лицо покойной исказилось гримасой ужаса:
– Стасик… – медленно протянула она и посмотрела на болтавшегося в воздухе сына – это все баклажаны.
В ту же секунду Жанну Игоревну подхватили и унесли две тени, похожие на те, которые переправляли Глеба Михайловича, но, как вскоре узнает ее сын, место на поляне было заказано только для него одного… Последнее, что мать успела прокричать сыну перед вечной разлукой: «Стасик, будь хорошим!»
Обратно в лодку Узколобов был спущен совершенно другим человеком. Он плакал, как ребенок, не переставая. Даже когда тени перенесли его на поляну, он сел в том же месте, куда его сбросили, обнял колени руками и горько плакал. Ожидавшие его на поляне Зоя Васильевна, Глеб Михайлович и Александр Ильич тоже плакали, но, по правде говоря, от смеха.
Дело в том, что за последние полдня они посмотрели в Котле уморительно-познавательный эпизод, который начался с чувства голода, продолжился сомнениями Жанны Игоревны на тему «стоит ли употреблять слегка вздутую банку с консервами собственного производства неизвестной давности» и закончился торжеством жадности.
Узколобов, в отличие от своих бывших жен, и предположить не мог, что погибнет от рук собственной матери, хотя те и пророчили ему это во время обоих разводов. Однако удивительнее всего оказалось то, что ныне покойный совершенно не обратил внимания на собственную смерть. Среди его всхлипываний и причитаний отчетливо прослеживался мотив смерти матери, но про себя он совершенно позабыл. Зоя Васильевна, на правах старосты, подошла к нему, положила каменную руку на плечо и сказала:
– Ну, ну, полно, это же не конец.
– Это для меня не конец, – всхлипывая отозвался Стас.
Зоя