– Я поеду и найду ее, госпожа!
– Нет! Нет! Я найду ее сама… Найду ее сама.
3.
Женщина средних лет сидела у меня в изголовье. На голове у нее был черный платок, платье застегнуто до самой шеи. Я закрыл глаза, затем открыл снова: она все еще была там!
– Кто ты? Откуда ты взялась?
– Я – твоя тетя Руса́ки.
– Мама Левте́риса?
– Она самая.
Я повернулся и пристально посмотрел на нее. На пухлом, пшеничного цвета лице сияли два глаза, как у вола: черные, спокойные, испещренные коричневыми точками. Грудь у нее была полная. Она совершенно не была похожа на моего двоюродного брата Левтериса, который вот уже два или три года был моим кумиром.
Я снова закрыл глаза. Этот юноша снова предстал передо мной таким, как в тот день, когда я попрощался с нами: в хаки, с винтовкой в руках, с патронташем на поясе… Однако этот образ тут же исчез.
– Тетя! Ты должна знать! Что с мамой?
Она опустила мне на лоб ладонь – мягкую, как просфорный хлеб:
– Она ушла к мужу, счастливица.
– Умерла?
– Господь ее упокоил.
– Я тоже умру.
– Ты будешь жить. Я возьму тебя к себе.
– Но я же болен.
– Я тебя вылечу.
Она пошла в угол комнаты, порылась в своей суме и вынула оттуда дудочку из тростника.
– Я принесла тебе свирель, на которой играл мой Левтерис в твои годы. А в деревне у тебя будет и его палочка, и его скамейка, которую я выстелила заячьей шерстью, и его собака – Белолапый.
Я поднес дудочку к губам: из нее раздались звуки.
– И талисман на цепочке, который он носил до того, как ушел в армию? – очень робко спросил я.
– И он тоже, сынок. Я приберегла его для тебя.
Какое-то особое тепло объяло мое сердце.
– Тетушка, я люблю тебя!
Я обнял ее за шею.
– … А ты меня тоже любишь?
– Как свет очей моих!
– Очень любишь?
– Разве могу я не любить мою кровь? Сына моего брата?
Она наклонилась над кроватью и поцеловала меня в обе щеки. На глазах у нее были слезы. Она подошла к окну и сделала вид, будто смотрит в него.
– Ты хорошо помнишь моего Левтериса? Он к вам приходил?
– Как же не помню?! Он разрешал мне играть своим ружьем.
Она вдруг повернулась и пристально посмотрела на меня:
– Да ты же – вылитый он! И голос такой же, и глаза!
«Правда? Я похож на него? – мысленно спросил я себя. – Неужели у меня – его голубые глаза и золотые волосы? И когда-нибудь я стану таким же сильным, как он?». Он полюбился моей еще несформировавшейся душе с первой же минуты, едва переступил порог нашего дома. Тогда он носил критскую одежду – ставроге́леко, короткую вра́ку, высокие сапоги, а голова его была туго обвязана черным платком1. А позднее, когда его одели в форму хаки, я восхищался им еще больше: это был уже не юнец, а мужчина! Каждое воскресенье, получив увольнительную, он спешил к нам. Он врывался в дом, словно ветер, источая запах