Вспоминается мне случай, как один офицер был уличен в краже у французского офицера, помещавшегося с ним вместе на гауптвахте, а другие – в растрате сумм, переданных на улучшение положения делегации военнопленных от государыни императрицы делегацией русских сестер милосердия, объезжавшей лагеря. Неоднократно были случаи обнаружения того, что тот или другой военнопленный является платным шпионом лагерной комендатуры. Были случаи подачи пленными ходатайств о зачислении их на австрийскую военную службу, в польские или украинские части, или об отправлении на службу в Турцию, как татар и мусульман, причем подававшие такие ходатайства были чистокровными великоруссами и православными.
Было бы удивительным, если бы при громадном количестве русских военнопленных таких случаев не было вовсе, так как наряду с людьми, попавшими в плен не по своей вине, в числе пленных всегда составляют значительный процент худшие элементы каждой армии каждого народа. Это ясно для каждого военного, но дело в том, что таких позорящих случаев было, увы, слишком много!..
Но было бы пристрастным и несправедливым, упоминая об этих отрицательных сторонах, не отметить, что среди военнопленных других наций не возникало такого количества различных кружков самообразования, литературных, исторических, театральных, музыкальных и т. д., что в некоторых из этих кружков работали очень серьезно, что самими военнопленными устраивались и читались целые циклы лекций по курсу академии Генерального штаба и по всем отраслям наук и прикладных знаний и специальностей, что многие из журналов, издававшихся военнопленными в том или ином лагере, могли бы иметь не только исторически-бытовой, но и чисто литературный интерес.
Справедливость заставляет отметить, что, находясь из всех военнопленных, за исключением разве сербов, в наиболее тяжелом материальном положении (так как пленные других наций пользовались неизмеримо большей поддержкой и от правительства и благотворительных организаций своей родины, и от своих близких, и от частных лиц), русские военнопленные более других обнаруживали отзывчивости и готовности делиться последним. Помню, в лагере Эстергом пленные офицеры отказывались от части получаемого ими более чем скромного содержания на улучшение содержания больным солдатам того же лагеря и делали вычеты на покупку молока туберкулезным. Помню, в госпитале в Брюксе в 1917 году, когда в Австрии и Германии был уже голод, такую сценку. Вдоль забора из колючей проволоки медленно идет пленный русский солдат; в руках у него котелок со ржаными сухарями, только что поделенными из посылки, присланной комитетом государыни императрицы Александры Федоровны[29]. А за забором австрийский часовой, сжимая в руках трясущуюся винтовку, угрожающе-жалобно молит: «Русский, давай сухарь, русский, бросай сухарь, не то истрелить буду!» Слова