Через ручку красивой плетеной качалки был перекинут разноцветный плед. Его бросили недовязанным: рядом в корзинке лежали клубки шерсти и толстый пластмассовый крючок, когда-то голубой, а теперь выгоревший почти до белого.
Я взглянул на плед – и все понял. Нет, не все, но очень многое! Во всяком случае, понял, почему мне кажется, будто я бывал здесь раньше.
Бывал, да, но только однажды и очень недолго – час, не больше, пока мама с бабулей собрали кое-какие самые нужные вещи, бросив все остальное: эти книги, которые громоздились на просевших от их тяжести полках, и ножную швейную машинку, и тонкие, с позолотой, бокалы, стоящие в дубовом серванте, и кухонную посуду, и даже не прикрыли дверцу старинной голландки… На самом деле это жила во мне мамина и бабулина память, в том числе память о гладких перилах и об этом недовязанном пледе.
Дома у нас есть почти такой же: его связала бабуля, когда они с моей мамой жили уже в городе, но не могли забыть этот дом, из которого им пришлось однажды спешно уезжать, можно сказать бежать. Бежать из родного дома в деревне Ведема…
Но странно – дом я помнил, пусть через память мамы и бабули, однако почему им пришлось уезжать в такой спешке, не знал. Кажется, раз или два пытался расспрашивать, но толку от этих расспросов не было.
Может быть, это как-то связано со смертью брата? Он, в смысле деревянный человечек, сказал, что во всем виновата наша прабабка.
Уж не ее ли тело нанизало на ветку кошмарное злобное дерево?
Оно что, наказало ее за это убийство? Загадка…
Так дерево доброе или злое? И что ж сделала эта старуха?
«Твое сердце теперь должно остановиться, как раньше остановилось мое! Во всем виновата наша прабабка! Она уже за все заплатила – заплатишь и ты. Ты мне должен – ты мне должен шестнадцать лет счастливой жизни!» – твердила деревяшка.
То есть наша прабабка оставила меня в живых, а Леху нет? Почему она выбрала меня, а не его? Или это вышло случайно? Почтальон уверял, что в смерти двух детей виновата какая-то старуха. Прабабка была, наверное, старая – ведь само слово «прабабка» уже старое!
Значит, она имела какое-то отношение к здешней больнице? Работала там? Она была акушеркой? Или педиатром? Значит, интерес к медицине у меня наследственный?
Наследственность, скажу я вам, какая-то такая… сомнительная.
Однако на чьи слова я полагаюсь? Кому верю? Почтальону, который втащил меня в это, как выразился бы Пепел, «гипер-р-пр-ростр-ранство»? Или деревяшке, которая жаждет моей смерти, потому что в свое время кто-то перед этой деревяшкой провинился? Да почтальон и деревяшка какой угодно поклеп на кого угодно возведут!
Но, с другой стороны, почему мама с бабулей бежали из Ведемы, оставив тут прабабку? Почему ни словом о ней мне никогда не обмолвились? Виновата она была? Нет?
Может быть, я найду ответ в письмах, которые мама отправляла Лехе, Алексею Васильевичу Лесникову?
Где они?
И