– Хлеб да соль, братцы, – вымолвил рыженький, запирая дверь, – здравствуй, хозяйка!
– Хлеб да соль, – проговорил, в свою очередь, Антон, крестясь перед образами.
– Спасибо, – отозвались сидевшие мужики.
– Вам постоять, что ли? – грубо спросила дворничиха.
– И то тебя, вишь, не обходим, вот и товарища привел… ну, а хозяин где?
– Кто там?.. – послышалось сверху, и в то же время длинные ноги, висевшие с полатей, перевернулись и показали, что принадлежащее им туловище перевалилось на спину.
– Что там развалился, черт? – закричала сиповатым голосом хозяйка. – Ступай! Вишь, народ подошел…
На полатях послышалась зевота.
– О-о-о! Господи, господи, о-о! – бормотал хозяин, сползая по стремешкам печи вниз. – А! – воскликнул он, останавливаясь. – А! Здорово, рыжая борода!
Рыженький подал ему из-за спины Антона выразительный знак рукою. Хозяин тотчас же замолчал; закинув обе руки за шею, он потянулся, зевнул и продолжал лениво:
– Эк вы поздно как таскаетесь, люди спать давно полеглись; ну, а мужичок с тобой пришел?
– Со мной.
– Лошадь есть?
– Есть.
– Сенца надыть, что ли? – спросил хозяин Антона. – У меня сено знатное…
– Нет, – отвечал простодушно Антон, – сена не надо, я лошадь-то продавать привел: и так простоит, сердешная…
– Твоя на то воля… ужинать небось станете?
– Давай!..
– Такая-то беда у меня… малого своего отослал в Зименки… до сих пор не вернулся; сам за все и про все, – говорил хозяин, слезая наземь.
– А почем ужин? – рассеянно спросил рыженький.
– Известно, что тут толковать, лишнего не берем, что в людях, то и у нас: шесть гривен с хлебом.
– Ладно… Эй, хозяйка! Собирай скорей, смерть проголодались.
– Вам чего? Щей плехнуть, аль гороху вальнуть, аль лепеху с семенем? – спросила хозяйка.
– Давай что ни есть… Хозяин, а хозяин, нет ли, брат, винца?
– Как не быть… вам сколько?
– Что, Антон, голову-те повесил, вино есть, аль не слышишь? Выпьем, говорю, завтра знатный будет день. Хозяин, давай штоф!..
Когда дворник вышел, рыженький повертелся еще несколько минут подле печки и шмыгнул в двери. Это было сделано так ловко, что Антон ничего не заметил; он снял с себя полушубок, повесил его на шесток, помолился богу, сел за стол и в ожидании ужина принялся рассматривать новых своих товарищей. Двое из них немного погодя встали, перекрестились и молча улеглись на нары, занимавшие целую стену избы.