Рассказал, что у Дорогина погибла любимая женщина, с которой он, кажется, давно расстался. «Когда расстались? Да не помню. Я же не летописец. Как погибла? Да не в курсе». Гоша все это время не просыхал, приходил уже поздно, так что поговорить не удалось… Конечно, если бы знал, то… Врал напропалую, понимая, что, в сущности, ничем не рискует. Невозможно будет потом доказать, что он обладал важной информацией, которую скрыл от следствия. Никто при их разговорах не присутствовал и ничего рассказать не может.
Для себя же Корсаков все решил еще в тот миг, когда увидел лежащего на асфальте Дорогина и стреляющего в него парня. Гошу убили потому, что он полез в дело о смерти Милы Гордеевой, и, видимо, влез быстро и слишком глубоко. Иначе сперва бы предупредили.
Едва следователь ушел, Игорь позвонил Нике Зарембо. Это был первый шок. Ника заявила, что с Дорогиным виделась уже давненько, о смерти Гордеевой впервые слышит только сейчас, и вообще ей некогда, ее ждут. Корсаков хотел заорать: «А с кем же он вчера ездил в полицию?», но в трубке уже хозяйничал отбой. Конечно, можно было поехать и разыскать Нику в редакции, но Игорь понимал: это уже не имеет смысла. Нику кто-то «убедительно попросил» помолчать сейчас, чтобы не замолчать навсегда.
Он долго сидел, перебирая в уме всех, к кому можно было обратиться, и постепенно понимал, что сейчас ему никто не сможет помочь. Если уж Гошу убили после визита в полицию, значит, дело серьезное. А в чем суть этого дела, замешаны там «оборотни в погонах» или Милу сбил чей-нибудь высокоподставленный отпрыск – в этом ли суть? Значит, надо что-то придумывать самому. С этой публикой проще разговаривать, когда есть чем их припугнуть. А иначе…
И надо же, такая неприятность. Хотя почему – неприятность? Даже хорошо, поправил себя Корсаков. Не похоже, что такой красавчик быстро придет в себя. «Спасибо, ребята», – поблагодарил он пареньков, но произнес это мысленно. А вслух спросил, поравнявшись с группой:
– Куда спешим, пацаны?
Пацаны, казалось, только теперь заметили его присутствие.
– Дуй дальше, хрен старый, – почти беззлобно посоветовал один из них. Тот, который стоял к нему лицом.
Ну а что, он же лицом стоит, так что все видит, отметил Корсаков и пробил. Пробил почти неуклюже, как-то бесхитростно, тягуче. Он сделал это, чтобы паренек не жаловался потом, что, мол, били «не по правилам». Все видел, значит, должен был думать и уворачиваться. Парень не ждал такого и рухнул будто подкошенный. Корсаков-то знал, что падает паренек не от силы удара, а от его точности и отработанности. Попав в челюсть, Корсаков сбил ему равновесие, только и всего. Но этого не понимал второй нападавший и тем более Сёма.
Второй паренек попытался