Age of Madness и Распадаясь: рассказы. Александр Назаров

сдаваться, поэтому я некоторое время упрашивал Витольда все мне рассказать. Могу предположить, что тогда мной двигало не только любопытство, хоть сам я того и не осознавал. Видя в глазах старика страдания, которые он тщательно скрывал, я понимал, что не хочу оставаться в стороне. Военное время сделало меня невероятно чутким к человеческим страданиям. Не думайте, что в войне есть какая-нибудь романтика – только безумие и страдания. Кого-то она сделала черствым, кого-то безумным, меня же в итоге война размягчила… но только через некоторое время. Ведь когда я только-только вернулся, места я себе не находил. Но это отступление. С большими усилиями мне удалось разговорить старика. Когда он начал говорить, казалось, он говорил с облегчением. Рассказ хорошо врезался мне в память, поэтому я смогу передать его дословно:

      – Сорок лет… пустота. Я родился в этом доме, где родились, росли и умирали мои предки. Рос в любящей семье. Наш управляющий, Уинслоу, был для меня учителем в этой жизни. Азам наук обучился я именно благодаря ему. Детство, такое беззаботное и прекрасное время. Долгие часы гуляния по садам и полям. Такой чистый разум, без дум, без страданий.

      Нам здесь принадлежали довольно обширные земли, их я обследовал вдоль и поперек. Эта природа, эти деревья, этот дуб на холме… как я их любил! Мой семнадцатый год был самым лучшим. Я любил и был любимым. Этот портрет. Её звали Анаис, моя первая и последняя любовь. Мы провели вместе много дней. Как две половинки мы подходили друг к другу. Но все закончилось. Отец Анаис забрал её, увез. Говорили, что нашли более подходящую партию! Мы даже не успели попрощаться, а больше я её не видел.

      Скоро начал сдавать мой отец. Он скончался зимой, а за ним и мама. Я остался один и принял дело отца. Со мной остался только Уинслоу, да и тот погиб через несколько лет. Пока я занимался делом, которое совершенно для меня не интересно, года летели. Так и прошло сорок лет, – Курц подошел к шкафу и достал оттуда старую книжку, после чего с улыбкой сказал, – «Тысяча дней под палящим солнцем» – моя любимая. Не помню, сколько раз её перечитывал.

      Он открыл дверь, которую я до этого не замечал. Одну за другой стад он доставать картины из глубин кладовки. Завороженный смотрел я на эти картины, как они были детально прорисованы! Вот, молодой Курц, крепкий и красивый юноша, а рядом – Анаис. Они плывут в маленькой лодке по глади пролива близ Хартфорта. Они же под тем самым дубом на второй, лежат рядом, взявшись за руки. Семейство Курцев на третьей. Если бы можно было заточить в картинах отдельно взятый год, то это было бы оно. Весь семнадцатый год жизни Витольда Курца был запечатан в красках. Каждая деталь, дуновение воздуха застыли на полотне.

      – Все меняется, – рассуждал Витольд, пока показывал мне картины, – Тех видов уже нет. Революция. Война. Жизнь. Они уничтожили и уничтожают мою реальность. А я не хочу! Все, чему я радовался, осталось там, сорок лет назад.

      И тогда я все понял, все его существо, почему он запрещал строиться на том холме с дубом – все. Потеряв все, что он когда-то давно любил, Курц заперся в том времени, воссоздал его в красках. Я покидал