Розыски, впрочем, не привели ни к чему, никто на допросах, несмотря на пытки и истязания, не сознался в преступлении, которого и не существовало.
Следователь Малюта был поставлен в затруднение, но недолгое для его хитрого ума.
Он стал убеждать Иоанна, не чуждого, несмотря на свой высокий ум, предрассудков своего времени, в существование в деле колдовства, которое осветило души новгородцев нечистою силою.
– Удалось мне, державный, захватить до десятка баб ведуний, – докладывал он царю, – всячески склонял я их к признанию, священников заставлял их отчитывать, святою водою кропить... не поддаются чары дьявольские... упорствуют, проклятые, слова не добьешься от них... А может и духовные тоже осетены, так молитва их и не действует... Разве только лично ты, государь, поборешь словом да светлым взглядом твоим силу дьявольскую... – заключил хитрый доносчик.
Царю, видимо, понравилась эта уверенность в его победе над врагом человеческим.
– Так ты ведуний этих поставь мне на суд спервоначалу! – решил Иоанн, поддавшись лести и уверенный, что царское слово разрушит чары и заставит говорить правду.
Дело Малюты было сделано, царь придет в исступление от молчания захваченных баб, а молчать они будут поневоле, так как отрезанные, по приказанию Григория Лукьяновича, у них языки – не вырастут.
Суд царский, значит, состоится достойный его кровавого инициатора.
На этом и был построен весь план страшной трагедии, данной в Новгороде 8 января 1570 года.
Мрачно начался этот роковой день.
Уже совсем рассвело, когда духовник Иоанна вошел в божницу государеву, прервав чуткий сон царя, только под утро забывшегося в легкой дремоте.
Всю ночь не сомкнул глаз державный повелитель земли русской; думы, одна другой мрачнее, неслись в царственной голове и терзали сердце, вызывая в душе ряд кипучих сомнений.
С одной стороны, ум Иоанна не допускал возможности поголовного отрицания чего бы то ни было, даже вины, а между тем Малюта говорил ему именно это... Рождался, таким образом, вопрос: «Была ли вина?»
С другой, суеверие царя наполняло его мозг страшными картинами дьявольского наваждения, колдовства, картинами, навеянными на него хитрым любимцем.
Явилось решение: побороть силу дьявольскую.
В этой-то борьбе с самим собою провел государь мучительную ночь накануне назначенного утра «царского суда».
Была минута, когда государь совсем уже решил бросить новгородский розыск, положить на совесть обвиняемым смутное сплетение мнимых ветвей заговора, выпустить Пимена и всех заключенных, да и ускакать, не оглядываясь, в Александровскую слободу.
Отравление брата, вина которого представлялась порой измученной совести царя далеко не доказанной, сильно повлияло на такое направление его мыслей.
Это было на рассвете, и с этим решением Иоанн забылся чутким утренним сном.
Прерванный приходом духовника, он не укрепил царя, а напротив, привел