Мой приезд шесть лет назад она прекрасно помнила. Похоже, это было самое раннее и самое светлое ее воспоминание: воин, сошедший с коня у самого крыльца их дома, коснувшийся загрубевшей рукой ее лица… Она помнила и терпкий, резкий запах немытого тела, потного с дороги, и все прочие запахи: металла кольчуги, кожи сапог, грязи, лошадей, нервно бьющих копытами, и даже их испражнений.
Еще в памяти Катерины остался миг, когда я вручил ей чудотворное кольцо и она надела его на тонкий пальчик. Кулачок ее тогда инстинктивно сжался, ведь широкое кольцо предательски соскальзывало, а уронить его было стыдно. И как впервые услышала то самое чужое имя, Екатерини, которому суждено было стать ее собственным. Правда, другие женщины продолжали называть ее Вафа-нака, Синеглазка, но для Ирины она навсегда стала ее маленькой Катюшей. Гордо показав мне руку с кольцом, моя дочь вдруг нагнулась, порылась в сумке и достала какую-то ткань, одним движением развернув ее во всю ширину. То был великолепный златотканый плат, подаренный ей бабушкой перед смертью.
Катя росла в одиночестве. Не будучи мальчиком, она не могла быть отдана в аталычество другой семье. Ей пришлось взрослеть в нашем доме, ожидая возвращения отца, который решит ее судьбу. У Ирины и других женщин, которым во всем помогала, она научилась вести хозяйство, управляться с землей и животными. Умела пахать, упорно заставляя себя тянуть соху, пускай ее борозда и получалась не такой глубокой, как у остальных. Умела сеять просо, зарываясь рукой в мешок и разбрасывая драгоценные семена веером, не забывая подтягивать песню-закличку на будущий урожай с призывом богов плодородия и урожая Созериса и Тхегележа. Умела приглядеть за полями, отгоняя мелких зверьков и птиц, сбегавшихся поживиться семенами и саженцами. Умела сжать ниву, размашисто орудуя серпом.
Став постарше, она научилась ходить за домашними животными, свиньями, гусями и цыплятами, но забивать скотину отказывалась наотрез. Только на охоте она могла лишить жизни другое существо точным и смертоносным выстрелом, не причиняя ему страданий, а после, преклонив колени, молила богов принять его дух. С пчелами, правда, возиться не решалась и бежала от ульев, боясь быть ужаленной. Она молила пчелиную богиню, Святую Деву Мариссу, матерь Христа[14], о сохранении ее жизни и поклялась, что никогда не причинит пчелам вреда. Но сам мед любила и благодарила заступницу за сладкий золотой дар простым смертным, до которого была так охоча.
Катерина часто бродила по холмам с пастухами, но те, уводя скот в горы, никогда не позволяли ей преступать невидимую границу