– У меня их четверо сейчас, да мать старая, – продолжала та говорить от наболевшем. – Мужа на фронт взяли, потом старшего сыночка, потом второго на оборонные работы послали. Он только недавно вернулся оттуда, весь простуженный и обмороженный. Оттирала его, да на печи отогревала. Остальные, мал мала меньше и все есть хотят. Придешь порою домой, а они смотрят на тебя голодными глазками и покушать просят.
Рассказчица стала всхлипывать, роняя крупные слезы и вытирая их краем платка, которым была повязана ее голова. Взгляд ее направился в пол, а сидевшие в комнате узницы, начали тяжело вздыхать, видимо думая каждая о своем, но скорее всего о том же самом. Выглядели они обыденно, как и все женщины этих мест, работницы и колхозницы, жены и матери.
После короткого рассказа соседки, Александра Ильинична задумала спросить о причинах содержания здесь кого-нибудь из остальных. Но не нашла в себе сил и, как и все остальные, начала бороться с навалившимися грустными мыслями о детях, которые, по ее мнению, томились сейчас в раздумьях о судьбе своей матери, так внезапно исчезнувшей без какого-либо предупреждения со своей стороны.
Через некоторое время снова заскрипел засов и завыли ржавые дверные петли. Так же, как и пару часов назад в проеме появился часовой, который обвел глазами присутствующих, словно убеждая себя, что все остаются на месте. Потом мелькнула другая фигура, со злым и сосредоточенным взглядом, выдавившая из себя хриплым голосом не то фамилию, не то псевдоним или кличку. В ответ на это, из полумрака помещения, как бы выходя из тени, плавно вынырнула женщина, которую Александре Ильиничне до сих пор не удалось разглядеть по той причине, что она сидела на том месте, где в скромно державшейся узнице, никак нельзя было что-либо увидеть.
Вызванная голосом из коридора тихо проплыла мимо разместившихся на лавочках женщин и скрылась в тени дверного проема. Когда за ней заперли засов, соседка Шукаловой немного оживилась, и слегка повернув голову к ней, прокомментировала причину задержания ушедшей, как будто пользуясь тем, что, наконец, исчезла причина сдерживания слов и эмоций:
– Из богатых, похоже. Еще летом ее к нам эвакуировали. Хотели подальше уехать, да муж у нее заболел.
– На нервной почве, – саркастически выдавила из себя сидевшая напротив женщина и тихо хихикнула, словно обрадовалась поводу развлечь себя и других промыванием костей той даме, присутствие которой явно раздражало, и лишь ее уход позволил остальным расслабиться и, наконец, выговориться о ней. – Видать, что большую часть своего богатства увезти в эвакуацию не удалось. И спокойной жизни им тут никто не дал: сразу работать заставили, а не дома сидеть, ожидая окончания войны. Причем заселились не туда, куда их направили наши власти, а где им получше было. Домик себе сняли с садиком. Думали отсидеться!
Александра Ильинична заметила ее довольное лицо, словно его обладательница оказалась в той стихии, где