Хитро завернул Игорь. Свенельд даже улыбнулся – не зря всё же князь всему голова. В хитрости сила. Перед таким и преклониться не стыдно. Но вот он обернулся назад, где за мокрым ивняком чадили сырые костры, и хмурые лица воев с красными от дыма глазами, не сулили ничего, кроме крамолы. Свенельд склонялся, что своя дружина всё ж куда надёжнее княжьих похвал. К тому же, жива была в памяти расправа над Бриммиром, предыдущим воеводой. Когда за то, что тот не поровну поделил добычу, его самого порубили на равные части. Вон до сих пор у иных косточки его в амулетах висят.
Дружина для воеводы важнее семьи. Род есть род, он как трава. Одно семя умрёт, другое вытянет. А потому ни траве не жалко семени единого, ни семени – травы. Иное дело дружья помочь. С ней у тебя есть и стол, и кров, и золота кусок. И для неё ты – равный и важный, о котором будут потом песни петь. Когда пирует дружина, да поминает веселую гибель богатыря. Даже когда сам богатырь этот вершок в плечах был. Но слава, как известно, дороже правды ценится.
– Как уговаривались, так и будет, – Свенельд выдержал взгляд князя, – не могу. Зла не держи только.
Игорь посмурнел, но сам знал, что такое дружина. Она ему и мать, и отец. Игорь не помнил отца своего, Рюрика. А о тех слухах, что ходили по славянским землям, будто и не от Рюрика вовсе Даруня новгородская его родила, а от Олегова дружка Любора, старался не думать. Хотя и знал Игорь, что теперь где-то на Сожи сидит себе тот самый Любор князем, а княжной рядом с ним никто иная, как сама Даруня матушка. Та, что оставила Новгород при живом ещё муже Рюрике, бежала, унося на руках младенца. И теперь этот младенец стоит перед стенами Пересеченя, и ему осьмнадцать лет, да беспомощен он. А мамка-то далеко. А ближе-то мачеха, которая есть темна Сыра Земля. Примет она его с радостью – такого же холодного, да тихого.
Игорь передёрнул плечами. Власть… Как коварная девка она ускользала от него. Всякий раз, когда мысли о матери сжимали сердце, эта самая власть смеялась над ним, и он бежал за ней, пытаясь ухватит за подол. Но падал, и плакал, а золотые одеяния в запахе родного угла, растворялись в туман. И оттуда, как последнее убежище для сирого и слабого чужака, возникало могучее плечо дружинного тела. В чешуе стали, да запахе кислой кожи. Теперь стояла его дружина вместе с ним под этими стенами. И младенец ник к ней, хотя – спроси его – не ответил бы, кто над кем власть имеет. Он над дружиной, или она – над ним?
– Свенельд, – сказал Игорь, давя досаду, – вели своим воям землянки рыть, да хаты ставить.
– Чего это ты решил, князь? – недоверчиво, но с виноватым за недавний отказ видом спросил воевода.
– Не хотят нам ворота отворять, так мы свои поставим напротив.
Место выбирали трое братьев дреговичей. Племя их селилось по болотам за Припятью и Сожью, были им топи милей