– А смешно ты меня назвал – Ольгой. Оль, – пробовала она на вкус новое слово, – Оль-га. Громко так.
– По-нашему это, по-славянски, – отмахнулся он, – ну а ты не уходи от прежних слов. Неволить тебя не хочу. А только запала ты мне в душу…
– Что ещё за душа такая?
– Говорят так у нас. Не варяжское это слово.
– Душа, – повторила Хельга медленно и тихо.
В ответ ей из сырой рощи с того берега пролился соловей. Ручейком просочился в шелестах мрака, и всё затихло перед ним. Звенели звёзды, хвоя, блеск воды – по ним скользила трель, и собиралась лучом золота меж бровей. Распускала думы, умиляла и баюкала. И кто слышал её, еле заметно менялся в лице. Что-то в глазах, что говорило о жизни этой самой души.
– Соловей поёт так красно от того, – после долгого молчания шепнул Малко, – что не помнит прошлого. Что спел, того уж нет, всегда по-новому. А новое выходит свежо, и не ждёшь его. Дивен птах удивлением. А душа дивом жива…
Малко не успел договорить – ощутил душистый поцелуй в щёку. Не было слаще мига в его жизни.
Хельга протянула ему белую ленту, что повязал ей старый жрец. Много услышалось в этом жесте. И Малко поцеловал её плечо в кожу плаща.
Страшный свист оборвал соловьиную трель. Малко схватил Хельгу и повалил за бревно.
– Стрела!
Сердце колотило в горле, а ночь-предательница сняла чёрный покров, уступая рассвету. Снова просвистело. Глухой стук в ближний ствол – воткнулось острие.
– Кажись, крикнул кто-то! – ответила Хельга. – Будто стоны там. Ранили кого!
– Ползи вниз. К реке. С нашего берега стреляют. К обрыву надо…
Они сползли к песчаному скосу. Малко пробовал спуск по сосновым корням, что торчали из отвесной стены над рекой. Точно веревочная лестница плохого мастера.
Но снова полилась трель соловья, будто и не было ничего. Страшная в своём безразличии песня. Убьют тебя или нет, а соловей будет петь одинаково.
Но эта трель была той нитью, по которой душа Асмунда нашла ход обратно из навьего мрака в мир живых. Варяг привалился к широкому, как стена, стволу липы. Даже такое укрытие не спасло его – в плече торчало древко стрелы. Конопляный отвар, выпитый им недавно, действовал – он почти не чувствовал боли, только неловкость движений. Рука слушалась с запозданием и казалась неподъёмной.
Он отложил свой короткий мадьярский лук, здоровой рукой обломил конец древка, попытался вытащить наконечник, и тут простонал от боли – наконечник был явно широким и с лёгким винтом. Вонзаясь в плоть, такой разрывает её по кругу и закапывается, точно гарпун. Вытащить его можно только продавив насквозь ту часть тела, куда попала стрела.
Конечно, бывалый воин Асмунд уже терпел раны стрелами. В былые дни он хорошенько заливался брагой, пока боль не затуплялась в пьяном дурмане, и тогда корчевал кровавые пни. Конопля лишь немного помогала, и скорее взвинчивала нервы – тысячи мыслей неслись отчаянно.
Как это могло выйти? Его задумка