Итак, я приосанился, последний раз пригладил волосы и направился к выходу из трюма.
От театра у меня всю жизнь захватывало дух. Это теперь я понимаю, что наш театрик был всего лишь аляповато размалеванным и весьма неухоженным зданием. Однако если ты всю сознательную жизнь провел в подземелье, где отсутствовала даже самая примитивная мебель, то самые грубые декорации покажутся тебе верхом богатства.
Обычно Оскверненным не дозволялось покупать недвижимость, однако Халиму удалось выиграть помещение для театра в азартной игре с высокими ставками, где король ничем не лучше последнего бедняка. Больше у него ничего не было. Как-то раз я подслушал Халима, когда тот заявил, что скорее умрет, чем потеряет свой театр.
В зале стояло девять рядов деревянных скамеек – их сиденья по приказу Халима обили старым тряпьем, сложенным наподобие подушечек: зрителям должно быть удобно. Излишки ткани приладили к краям скамеек и расшили ее золотыми цветами.
Билеты из-за этого подорожали. Ничего страшного: частенько внешний антураж стоит для покупателя больше, чем то, что под ним скрывается.
Каменные стены театра облицевали дешевеньким материалом, производившимся из древесной крошки и целлюлозы. Получившуюся массу наносили на поверхность и выжидали, пока та засохнет и выровняет неровности стены. Кстати, потом гладкую поверхность проще расписывать.
Еще над скамейками были подвешены два балкона. Грязно-коричневая стена задника нижнего балкона не радовала взыскательный взор, однако Халим распорядился украсить ее золотой полосой. Верхний балкон располагался почти под потолком, так что зрители могли коснуться его рукой.
Я входил в зал словно во дворец. Здесь я буду царить, когда придет мое время.
Сцена была простенькая: прочная площадка из промасленного дерева, отражающего теплые нежные лучи утреннего солнца. В трюме такого не увидишь.
– Ари!
Я обернулся столь резко, что едва не потерял свободно болтающуюся на плечах рубаху.
Окликнувшая меня женщина подкралась почти бесшумно: сказывалась природная ловкость и навыки, приобретенные годами тяжелого труда на сцене, а еще она была босиком. Каури словно сошла со страниц величайших эпосов, повествующих о принцессах и завораживающих глаз красавицах. По сложению она вполне могла быть танцовщицей, обладающей сверхъестественной, свойственной лишь Шаен грацией.
Каури разменяла третий десяток и приблизилась к его середине, а держала себя со спокойной уверенностью человека как минимум вдвое старше. Она заработала это право, с честью пережив все, что может пережить Оскверненный. Уж не говорю, что Каури стала одной из немногих допущенных к сценическому искусству женщин.
У нее были высокие скулы, что особенно бросалось в глаза при улыбке, и кошачьи